Джон Норвич - История Сицилии

В качестве командира II корпуса Брэдли пришлось решать неожиданную проблему – как справиться с обилием итальянских заключенных. Всего за неделю войны на Сицилии число военнопленных значительно превысило общее число вражеских солдат, угодивших в плен в годы Первой мировой войны. Многие из них, по описаниям, пребывали «в праздничном настроении… оглашали окрестности смехом и песнями». Некоторые американские части были вынуждены расставить таблички с надписью «Пленных не берем»; тем, кто все-таки пытался сдаться, советовали приходить в другой день.

С самого начала операция пошла вопреки запланированному. Исходное намерение Эйзенхауэра заключалось в том, что англичане должны вторгнуться на юго-восток острова, захватить Аугусту и Сиракузы, а американцы должны высадиться на западе и занять Палермо. Это предсказуемо не понравилось Монтгомери, который заявил, что разделять имеющиеся силы подобным образом значит провоцировать «перворазрядную военную катастрофу». Вместо того, убеждал он, обе армии должны нанести совместный удар на юго-востоке, обеспечивая взаимную поддержку. Отсюда следовало, что в идеале они должны находиться под единым командованием – разумеется, его собственным. Он записал в своем дневнике (очень многие предложения в этом документе начинаются так): «Я должен возглавить «Хаски». Монти был невысокого мнения об американских войсках, поэтому, задолго до отплытия флота вторжения, он сделался чрезвычайно непопулярным в штабе американцев. Как обычно, спор закончился очередным компромиссом: армиям предстояло действовать плотнее друг к другу, нежели планировалось первоначально, но на существенном удалении. Англичанам выпало высаживаться между мысом Пассеро – юго-восточная оконечность острова – и Сиракузами, причем левому крылу канадского 1-й дивизиона следовало закрепиться на полуострове Пачино. Американцы же по новому плану высаживались в заливе Джела, в тридцати пяти милях к западу.

Но боги разгневались. В мире найдется мало мест, способных гарантировать более спокойную и приятную погоду в июле, чем южное побережье Сицилии. Однако в четверг 8 июля стало ясно, что год 1943 окажется исключением из этого правила. Ко второй половине дня пятницы задул сильный северо-западный ветер, быстро приближаясь к ураганной силе, волны поднимались настолько высоко, что малые суда регулярно теряли друг друга из вида. Высадка планировалась на раннее утро субботы. К счастью, ветер, как предсказывали синоптики, должен был стихнуть вскоре после наступления темноты; для многих на борту, тем не менее, страдавших от качки и изрядно напуганных, ночь на 9 июля стала сквернейшей в жизни.

К вечеру первого дня вторжения союзники высадили 80 000 человек на побережье между Ликатой и Сиракузами. Немцы оказались во многом захвачены врасплох; их сбили с толку наметки операции «Фарш», обнаруженные в апреле, когда у побережья Испании нашли тело будто бы английского морского офицера с документами, из которых следовало, что реальное вторжение будет направлено на Сардинию и Грецию. Но все же итальянскую армию поддерживали две немецкие дивизии, и схватка велась ожесточенная. Сложно сказать, участвовала ли в операции мафия; сопротивление вторжению оказалось упорнее на востоке, где влияние «Почтенного общества» было не столь велико. Впрочем, нигде союзников не ожидал радушный прием, а постоянные ссоры между двумя командующими нисколько не облегчали проведение операции.

Ссоры – это еще мягко сказано. Уже 13 июля Монтгомери, захватив Сиракузы, но столкнувшись с серьезным сопротивлением к югу от Катании, своевольно разделил свою армию надвое, часть войск оставил на побережье, а другую направил на запад, к Энне. Он хорошо знал, что это поселение находится в глубине американского сектора ответственности; отдавая подобный приказ, он тем самым пересекал линию наступления Паттона. Лишь предприняв этот шаг, он доложил своему командиру, генералу сэру Гарольду Александеру, заместителю Эйзенхауэра. Александер проявил слабоволие и позволил Монти продолжать, а Паттону приказал «убраться с дороги». Эйзенхауэр, который не терпел критики в адрес англичан, отказался вмешиваться; но остальной американский генералитет предсказуемо впал в ярость. Брэдли позднее охарактеризовал этот шаг как «самое высокомерное, эгоистичное и опасное действие в масштабе всех совместных операций Второй мировой войны». Что касается Паттона, тот буквально лишился дара речи от бешенства.

В субботу утром, 17 июля, он улетел жаловаться в Тунис, где располагалась штаб-квартира Александера. Неужели его задача состоит только в том, вопрошал он, тыча пальцем в карту, чтобы всего-навсего оберегать тылы Восьмой армии? Если Монтгомери нужна защита, то, безусловно, наилучшей тактикой будет разделить остров на две части, нанести удар силами Седьмой армии на северо-запад и захватить Палермо. Александер долго колебался, но наконец согласился. Паттон явно пострадал достаточно; настало время его немного, так сказать, побаловать. Хорошо, что генерал согласился; он не имел ни малейшего представления о том, что накануне подразделение Седьмой армии выдвинулось к Агридженто и заняло город практически без боя, взяв 6000 пленных. Иными словами, американцы и без приказа успели продвинуться довольно далеко.

В следующий четверг они заняли высоты вокруг Палермо, но Паттон запретил дальнейшее продвижение, пока не прибудут танки. В них не было никакой необходимости, но он считал, что танки добавят внушительности его триумфальному входу в столицу острова. Впрочем, от столицы к тому времени мало что осталось, после целого месяца бомбардировок, устроенных союзниками. Тем не менее формальное вступление в город и официальная капитуляция состоялись тем же вечером, и победоносный полководец расположился в королевском дворце, возведенном норманнами на фундаменте арабского дворца восьмивековой давности. Операция завершилась успехом, в этом сомневаться не приходилось: около 2300 солдат стран Оси были убиты или ранены, не менее 53 000 человек – почти все итальянцы – сдались в плен. Американские потери – чуть менее 300 человек. Восточную Сицилию, правда, еще предстояло освободить, и на сей раз у Паттона появилась новая цель – опередить Монти и первым ворваться в Мессину.

Через три дня после вхождения Паттона в Палермо, в воскресенье, 25 июля, Бенито Муссолини вызвали к королю Виктору-Эммануилу III. Дуче теперь выглядел бледной тенью себя самого в прошлом году. Вялый, апатичный, он равнодушно отреагировал на прозвучавшее 24 июля на Большом совете фашистской партии в Риме предложение графа Дино Гранди (который до 1939 года был послом Италии в Великобритании) обратиться к королю с просьбой восстановить в полном объеме конституционные полномочия, что фактически означало отстранение Муссолини от власти. На следующий день Виктор-Эммануил сообщил ему, что отныне правительством будет руководить маршал Пьетро Бадольо. Дуче теперь, пояснил его величество, «самый ненавидимый человек в Италии», а потому нет, к сожалению, альтернативы его увольнению. Муссолини арестовали на выходе из дворца, бесцеремонно запихнули в заднюю часть машины «Скорой помощи» и отвезли в полицейские казармы на Виа Леньяно. Когда новость распространилась по Риму, ликующие толпы высыпали на улицы с криками «Benito e finito!» [197] «С Бенито покончено!» ( ит .) Люди плясали и выражали свою радость иными способами. Все фашистские символы исчезли будто по мановению волшебной палочки. По словам Бадольо, фашизм «рухнул, словно гнилая груша».