Джон Норвич - История Сицилии

В британских и американских войсках, с другой стороны, радость была куда меньше. У них имелось слишком много забот, чтобы радоваться бурно. Смерть, отвратительные раны, жуткие зрелища, звуки и запахи, неотделимые от войны, – все это само по себе было достаточно скверно; однако на Сицилии все обстояло куда хуже. Приходилось как-то приспосабливаться к безжалостной жаре, бороться с денге, паппатачи и мальтийской лихорадками, с почти поголовной диареей, с венерическими заболеваниями, распространившимися на Сицилии шире, чем на любом другом театре военных действий; пожалуй, больше всего хлопот доставляла малярия, которая унесла жизни примерно 10 000 человек в Седьмой армии и почти 12 000 человек в Восьмой. Персонал госпиталей, едва ли стоит уточнять, трудился не покладая рук.

В один из этих госпиталей – конкретно в 15-й эвакогоспиталь близ Никосии на Кипре – прибыл во вторник 3 августа с проверкой генерал Паттон. Он остановился у койки юного рядового с острым психоневрозом, осложненным малярией (температура выше 102 градусов [198] По шкале Фаренгейта; примерно 39 градусов по шкале Цельсия. – Примеч. ред . ), и спросил, где солдата ранили. Юноша ответил, что он не ранен; «Я просто не могу этого выносить», – добавил он. К изумлению окружающих, Паттон отвесил солдату пощечину, схватил его за воротник, заставил встать и вытолкал из палатки. «Не смейте лечить этого сукина сына! – кричал он. – Я не хочу, чтобы трусливые ублюдки вроде него упивались тут своей гребаной трусостью и загаживали это почетное место! Отправьте его обратно в часть!» Неделю спустя, в другом госпитале, тоже произошло нечто подобное. На сей раз Паттон выхватил пистолет и махал оружием перед лицом молодого солдата, прежде чем ударить его рукояткой в висок.

Очень скоро подробные донесения об этих двух инцидентах легли на стол Эйзенхауэра. Главнокомандующий очутился в затруднительном положении. Физическое насилие в отношении подчиненного означало трибунал. Он написал Паттону: «Я должен задаться вопросом о здравости ваших суждений и самодисциплине и поставить под серьезное сомнение вашу будущую полезность… Ни одно письмо из тех, что мне пришлось написать за годы военной карьеры, не причиняло мне таких душевных страданий». В конце концов Паттону приказали извиниться перед двумя военнослужащими и произнести пять отдельных речей перед различными подразделениями с выражением своего глубокого сожаления. Впрочем, его раскаяние было во многом напускным. «Если бы мне пришлось сделать это снова, – писал он другу, – я бы повторил все в точности».

Можно представить себе удовлетворение Монтгомери, когда тот услышал об опале своего соперника, и его разочарование, когда он размышлял о вступлении Паттона в Палермо и об ускоренном марше американцев к Мессине. Правый фланг англичан по-прежнему пытался прорваться сквозь упорное немецкое сопротивление в Катании, а остальная часть армии еще двигалась через предгорья к юго-западу от Этны. В первой декаде августа ситуация изменилась. Американцам потребовалась почти неделя на взятие Троины; одновременно немецкие части, которые блокировали Катанию, отступили на север. К этому времени у них не оставалось никаких шансов удержать остров, и они переправлялись на материк. Наконец Восьмая армия ворвалась в Катанию – и выяснила, что для проживания пригодны от силы двадцать процентов городских зданий.

Немецкая эвакуация с Сицилии началась 11 августа. Поразительно, что союзники не пытались помешать. Насколько удалось выяснить исследователям, ни до начала операции «Хаски», ни в ходе ее осуществления у союзников не имелось какого-либо скоординированного плана блокады Мессинского пролива. Похоже, такая мысль не приходила в голову ни Эйзенхауэру, ни Александеру, ни кому-то еще. В результате около 40 000 немцев и 70 000 итальянцев позволили покинуть остров, заодно с 10 000 транспортных средств и 47 танками. По численности это равнялось четырем дивизиям, и в последующие месяцы эти дивизии нанесли немалый урон союзным частям.

Но Паттона убегающие немцы не интересовали. Он думал только о том, чтобы войти в Мессину прежде Монтгомери. Его войска страдали от истощения и от серьезного обезвоживания вследствие жары, достигавшей 35 градусов Цельсия. У него самого температура тела подскочила до 39,5 градуса из-за лихорадки паппатачи, но он безжалостно гнал своих солдат вперед. Монтгомери, который тоже наконец-то наступал, сильно задерживался; и вот, утром во вторник, 17 августа, Паттон въехал на своем командирском автомобиле на вершину холма над Мессиной. К тому времени его передовые силы уже фактически вошли в город (накануне вечером) с приказом «обеспечить, чтобы британцы не овладели городом раньше нас»; но генерал, как всегда, прикидывал обустройство торжественного вступления. Случайную пальбу со стороны отступающих немцев игнорировали, и мэр официально сдал Паттону то, что осталось от его города. Александера немедленно поставили в известность, и он телеграфировал Черчиллю: «К 10 утра сегодня утром последний немецкий солдат бежал с Сицилии, весь остров теперь в наших руках».

Освобождение Сицилии унесло жизни 12 800 британцев и 8800 американцев (а противник потерял 29 000 убитыми и ранеными). Зато союзники практически подчинили себе Средиземноморье и получили в свое распоряжение около 10 000 квадратных миль важной территории, на которой в последующие месяцы, точно грибы, повырастали бесчисленные аэродромы. Падение Сицилии обрушило режим Муссолини и в немалой степени облегчило давление на Восточном фронте, так как немцам пришлось срочно перебрасывать войска из России для защиты Италии и Балкан. Кроме того, операция преподала союзникам ряд ценных уроков. В Африке они сражались в пустыне; на Сицилии их ожидали скалистые склоны, и они обнаружили, что прежде изрядно недооценивали сложность войны в такой местности. Регулярно возникали проблемы со связью, причем некоторые оказались катастрофическими. Пехота, артиллерия, флот и ВВС слишком часто получали противоречивые сведения (либо вообще никакой информации) относительно действий других подразделений; союзным самолетам на самом деле было настолько опасно летать над своими же кораблями, что предписанную высоту полета в 5000 футов пришлось увеличить до 10 000 футов. В ходе одного сражения двадцать три самолета США было уничтожено, еще тридцать семь получили сильные повреждения – от дружественного огня, что привело к потере более четырехсот жизней; это один из худших инцидентов подобного рода в современной войне.

Сорок дней и сорок ночей операции «Хаски» также ознаменовались развитием процесса, который вызывал серьезную озабоченность Эйзенхауэра – и, разумно предположить, Уинстона Черчилля; речь о заметном ухудшении англо-американских отношений. Отчасти в том повинно поведение Монтгомери; большинство его американских коллег – которые не видели и не слышали генерала в кругу соратников – хотели лицезреть Монти как можно меньше и не могли понять, почему Эйзенхауэр терпит этого «британского сноба» или почему он принял приглашение на обед в Таормине с Монтгомери в конце августа. Впрочем, конфликт был более глубоким: с британской стороны присутствовала зависть к богатству американцев, к превосходству их еды и сигарет, а также военной техники; с американской стороны имелось смутное ощущение, что к ним снисходят, а в отдельных случаях даже тайком издеваются. После вторжения в материковую Италию ситуация, что любопытно, существенно улучшилась, особенно после отбытия Монти в декабре; но на Сицилии соперничество грозило перерасти в столкновения и выглядело дурным предзнаменованием на будущее.