С Далин - Китайские мемуары. 1921—1927

Решено было, что студентами университета могут быть члены Коммунистической партии Китая, члены Коммунистического союза молодежи и члены гоминьдана, имеющие практический опыт в революционной работе.

Ректором университета был назначен К. Радек, а его заместителем — Павел Миф, который до этого работал в Коммунистическом университете трудящихся Востока. Мы все понимали, что П. Миф был политическим комиссаром при ректоре, который еще в 1923 г. стал одним из лидеров троцкистской оппозиции. П. Миф выполнял свою функцию с большим политическим тактом и обеспечил нормальный ход учебного процесса. В конце 1927 г. он был назначен ректором университета.

К работе в университете были привлечены прежде всего такие китаеведы, как профессор А. А. Иванов (Ивин), М. Г. Андреев, а также много экономистов, историков, философов, окончивших Институт красной профессуры в Москве. Уже сам состав преподавателей говорил о профиле университета, который ставил своей целью теоретическую подготовку китайской революционной молодежи. Следует отметить, что большинство обучавшихся в Университете имени Сунь Ятсена были до этого студентами китайских университетов.

Осенью 1925 г. начались занятия. Вскоре и я был привлечен к преподавательской работе в порядке совместительства с основной работой в Красной Армии.

Работал я на кафедре истории общественных формаций. Кафедрой был разработан очень интересный курс, который с большим вниманием слушали все студенты. В основе курса лежало учение К. Маркса и Ф. Энгельса о развитии человеческого общества от первобытной общины до наших дней. Каждая общественная формация анализировалась с точки зрения состояния и развития производительных сил, экономической и социальной структуры, классовых противоречий и закономерностей перехода одной формации в другую.

Самое главное, что в этом аспекте освещались не только все прошлые человеческие цивилизации, но и китайская история в особенности. Мы, преподаватели, знавшие так или иначе историю Древнего Востока, Греции и Рима, средневековую и новую историю Европы, засели теперь за изучение экономической истории Китая. Мы штудировали книги Марко Поло, лорда

Маккартнея, сочинения Бичурина, Кунова, Захарова, Георгиевского, К. А. Скачкова, мы изучали английские и немецкие работы по экономической и политической истории Китая, его аграрным отношениям и т. д. Все это делалось для того, чтобы иллюстрировать курс и китайскими примерами.

Заседания нашей кафедры выливались в оживленные научные дискуссии, на которые приходили преподаватели не только других кафедр, но и других московских университетов и институтов. Эти дискуссии порождали много интересных идей, будили творческую мысль как преподавателей, так и студентов.

До сих пор я считаю, что специальный курс истории общественных формаций является необходимым введением во все общественные науки — историю, политическую экономию и философию.

Так прошел 1925/26 учебный год. Встал вопрос о новом наборе студентов на первый курс, о приобретении для университета китайской литературы, о связи с университетами в Китае и много других организационных и политических вопросов, которые можно было решить только на месте, в Китае. Так как было известно, что я «старый китаец», лично знаком с руководителями коммунистической партии, комсомола и гоминьдана, то вскоре последовало решение Коминтерна о моей командировке в Китай.

Я был демобилизован из армии и снова двинулся в дальний путь. Теперь кроме указанных поручений у меня была и своя чисто научная задача — сбор материалов по истории тайпинской революции, изучением которой я увлекся.

Я прибыл в Шанхай в конце августа 1926 г., когда гоминьдановская армия успешно продвигалась из Кантона на север, одерживая одну победу за другой. Со времени моего последнего пребывания в этом городе прошло немногим более двух лет, но за это время здесь произошли большие перемены. Город вырос, появилось много новых больших зданий, банков, отелей. На главной улице Нанкин-род стало тесно, беспрерывно раздавались велосипедные звонки и резкие звуки автомобильных клаксонов.

В 1842 г., после первой англо-китайской войны, англичане навязали Китаю так называемый Нанкинский договор, по которому небольшой расположенный вблизи моря город Шанхай был открыт для иностранной торговли, а для самих иностранцев был выделен в качестве концессии участок земли вдоль берега реки Хуанпу.

Незначительный некогда городок превратился теперь в большой город. Однако даже в 1926 г. там проживали только 25 тыс. иностранцев, из которых 15 тыс. были русские белогвардейцы. На иностранных концессиях Шанхая жили в то время сотни тысяч китайцев. Одних рикш было 60 тыс.

В это время здесь функционировала самая крупная в Азии биржа, которая диктовала всему миру — и Лондону, и Нью-Йорку — цены на серебро. Не говоря об иностранных, здесь было теперь 80 крупных китайских банков.

Океанские пароходы со всех концов мира приходили в этот порт, разгружались, вновь нагружались и снова отплывали в порты Европы, Америки, Азии и Австралии. Шанхайский порт занимал в 1926 г. третье место в мире по грузообороту.

Теперь вместо одетого в халат китайского купца здесь блистала новая, европеизированная китайская буржуазия. Она одевалась по-европейски в модно сшитые костюмы. Она построила для себя на иностранных концессиях Шанхая роскошные виллы с гаражами для дорогих автомашин. Богатые китаянки в сопровождении своих европеизированных поклонников появлялись в ресторанах и кинотеатрах, осыпанные бриллиантами и другими драгоценностями. Они причесывались по последней парижской моде, красили губы, подводили глаза, сидели за рулем автомобиля. В ^часов ночи китайские пары приезжали в английский отель «Мажестик», где пили дорогие европейские вина и танцевали фокстрот и чарльстон.

Появились и кинофильмы, рассчитанные на вкусы этой новой буржуазии. С большим успехом прошла, например, в Шанхае картина «Сыновняя почтительность».

Конфуцианская мораль требует беспрекословного подчинения детей родителям, которые обручают их с самого раннего возраста. Когда жених и невеста, друг друга никогда не видевшие, вырастают, они обязаны беспрекословно исполнить волю родителей. Это и есть одно из проявлений конфуцианской «сыновней почтительности к родителям». Фильм и открывается соответствующей цитатой из Конфуция.

Молодой китаец, окончивший за границей университет, возвращается на родину. На пароходе он знакомится с молодой европеизированной китаянкой, воспитывавшейся также в Европе. В пути завязывается роман. Они приезжают в Шанхай. Здесь любовь этой пары расцветает. Образ жизни ведется европейский — с файф о’клоками и вечерними фокстротами. Девица живет у своих родителей: европейский дом, европейская обстановка, рояль. Все же мать предлагает ей одеть китайское платье. Девица отказывается. Молодой китаец становится постоянным гостем в этом доме и скоро делает предложение. Все идет как по маслу, парочка счастлива, но вдруг герой получает письмо от отца с требованием немедленно приехать домой в деревню. Он понимает, в чем дело. Еще в детстве его обручили с соседкой, и сейчас он должен ехать, чтобы жениться на той, которую он даже не видел, которая никогда не выезжала из деревни, которая ходит в штанах и не танцует фокстрота.