Лариса Симоновская - Великая крестьянская война в Китае 1628–1645 гг.

Однако едва ли не самым тяжелым был дальнейший подрыв сельского хозяйства. Какую страшную картину разрушения и вымирания представляли собой провинции, которые еще в самой седой древности были колыбелью китайской культуры. Достаточно перелистать страницы минской летописи последних лет, чтобы обнаружить записи о неурожаях, стихийных бедствиях, эпидемиях, страшной смертности населения, даже о людоедстве. На северо-западе города держали свои ворота под усиленной охраной, а горожане боялись в одиночку выходить за городскую стену, чтобы не быть съеденными. Чтобы убрать трупы, копали огромные ямы, но их никогда не хватало. Они стояли заполненными выше края, не засыпанные землей, распространяя смрад и зловоние по всей округе. Деревенские жители, исконные хлеборобы, питались травой, корой и листьями деревьев, кореньями диких растений или глиной. Из Хэнани и Шаньдуна, из Шэньси и Шаньси, Хубэя и Чжэцзяна, даже из прилегающих к самой столице областей приходили ко двору донесения о страшных бедствиях. Отражение несчастий, обрушившихся на страну, содержат правительственные документы и манифесты самого императора. В 1641 г. в императорском указе отмечалось, что ... «вследствие многих тяжелых бедствий и опасностей император жестоко упрекая себя, приостанавливает выполнение смертных приговоров и смягчает кары осужденным за преступления». [67]

Вопиющее зрелище опустошения деревни изобразил в своих стихах поэт-гуманист Ли Синь, известный также под именем Ли Янь. Стихи эти начинались так:

Если правительство не могло уже оставаться безучастным, оно прибегало к таким мерам, как освобождение некоторых, особенно пострадавших районов от налогов, или от недоимок прошлых лет, заранее зная, что ни того, ни другого получить все равно невозможно никакими средствами. Изредка приходилось давать мелкие подачки или оказывать ничтожную помощь особенно жестоко пострадавшим, ассигнуя небольшие суммы денег или просо из казенных амбаров. О том, как незначительна была эта помощь, свидетельствует факт раздачи изношенной хлопчатобумажной одежды бедному люду в столице в холодную зиму 1640 г.

Не желая идти на уступки народу, феодалы и правительство усилили деятельность полиции и охранных органов, хватали и казнили без числа и без разбора. Начальники карательных экспедиций приказывали рубить головы, собирая их затем сотнями и тысячами в виде трофеев и памяти о своих «доблестных» победах и верной службе престолу. Методы свирепого террора служили действенным оружием правительству. Тюрьмы были, набиты до отказа заключенными.

Шаткое внутреннее положение империи становилось еще менее устойчивым из-за невозможности повлиять на ход войны с маньчжурами. Последние вновь развязали борьбу в южной части Дунбэя и возобновили в 1641—1642 гг. [68] осаду сильных китайских крепостей в этом районе. Им удалось учинить невиданный разгром китайскому войску, пленить некоторых из виднейших военачальников, заставить бежать без оглядки других. Если верить маньчжурским хроникам, китайцы потеряли несколько тысяч убитыми и пленными, оставив в руках неприятеля запасы продовольствия, лошадей и верблюдов, много оружия, в том числе и пушки, и, что еще хуже, мощные крепости, цитадели китайского владычества на северо-востоке. Земли за Великой стеной были для империи окончательно потеряны. А поскольку Мины не решились заключить позорный мир, маньчжурская конница еще раз предприняла глубокий рейд в Поднебесную в декабре 1642 г. Вновь прошли маньчжуры в виду столицы и углубились в земли Шаньдуна, спокойно расположившись здесь на зимовку. Только весной 1643 г. они пустились в обратный путь. Это был их последний грабительский рейд, так как ссоры, возникшие между князьями после смерти цинского императора осенью 1643 г., заставили их на время прекратить активные действия.

Обострение классовой борьбы в 40-х годах сказалось в воссоздании повстанческих отрядов, в оживлении прежнего движения, в многочисленных разрозненных выступлениях крестьян в деревне, в частых бунтах солдат и их дезертирстве из рядов правительственных войск, в волнениях городских низов, наконец, в углублении раскола внутри господствующего класса, в активизации передовых элементов города и деревни. Уже не только крестьяне, которые продолжали оставаться основной движущей силой, поднимались на восстание. Люди, которых в народе так или иначе считали «господами», «образованными» или «богатыми», примыкали к движению и сами вели агитацию среди народа, призывая к борьбе.

Минские чиновники, которые считали движение подавленным, а прежних вождей убитыми или изолированными, вскоре убедились в серьезности своей ошибки. Они узнали, что атаманы, выразившие несколько лет назад свою покорность, исподволь собирали крепкие отряды и восстали один за другим, возобновив борьбу. В донесениях опять замелькали имена Чжан Сянь-чжуна, Ло Жу-цая, Ма Шоу-ина и других. Из горной глуши на равнину спустился Ли Цзы-чэн со своей группой. Крестьяне еще восторженней, чем раньше, встречали прославленных вождей. [69]

Сначала, правда, повстанческим отрядам приходилось туго, силы их были незначительны, и они уклонялись от встречи с сильнейшим противником. Однако продолжалось такое положение недолго, ведь даже слух о появлении повстанцев действовал, как магнит.

В то время Чжан Сянь-чжун и связанные с ним атаманы партизанили в Хубэе и Сычуани, совершая нападения на крупные города.

В 1640 г. войску Ли Цзы-чэна, которое действовало в Хэнани, удалось совершить успешный поход к городу Лоян (тогда Хэнаньфу). Город этот был воздвигнут на месте столицы древних китайских империй, имел высокие стены, сильный гарнизон и служил резиденцией фуского князя, дяди царствовавшего императора и самого богатого и влиятельного в стране феодала. Народ изнывал под игом его власти и ненавидел лютой ненавистью. Фуский ван (князь), боясь повстанцев даже когда они были еще далеко, нанял много солдат для обороны, но и они вышли из гущи народа и ненавидели его. Поэтому, стоило отрядам Ли Цзы-чэна показаться в виду города, как солдаты и горожане отворили городские ворота и приветствовали их приход. Без помехи вступили повстанцы в город и в район княжеских дворцов. Фуского князя тут же схватили и разорвали на части возбужденные жители Лояна, а его сын и наследник, скинув свое роскошное платье, тайно бежал.