Чарльз Патрик Фицджеральд - История Китая

Готовя для меня блюдо из цыпленка и риса,
Ты, мой друг, развлекаешь меня в своем деревенском доме.
Мы глядим на зеленые деревья, окружающие твою деревню,
И на голубые очертания дальних гор.
Мы открываем окно, выходящее в сад и на поля,
Чтобы поговорить за чашкой божественного напитка из
тутовника.
Подожди до праздника гор —
Я снова приеду в пору цветения хризантем.

Здесь должен покинуть тебя твой друг,
Повернув у подножия этих пурпурных гор.
Когда мы снова поднимем наши чаши,
Как мы делали это вчера вечером?
И когда мы вновь погуляем при луне?
Этот уголок земли шепчет слова прощания
Тому, кто был в почете при трех правителях.
И сейчас я возвращаюсь в мою деревню у реки,
Место моего последнего уединения.

В опасные времена мы вдвоем приехали на юг,
Теперь ты отправляешься на север, но без меня.
Но вспомни о моей голове, седеющей среди чужих мне людей,
Когда ты будешь глядеть на голубые горы родины.
…Луна заходит за стены разрушенной крепости,
Оставляя над старыми стенами только следы звезд.
Порхают птицы и шелестит трава всюду,
Куда бы я ни повернул голову.

Ты спрашиваешь, когда я приеду.
Я не знаю. Я мечтаю о твоих горах, а осенние лужи
пенятся дождем.
Когда мы будем снова подравнивать фитили
в лампах на твоих западных окнах?
Когда услышу я твой голос дождливым вечером?

Белый снег лежит на западных склонах гор и на трех крепостях,
А воды южного озера плещутся об опоры моста.
Но ветер и морской песок отделяют меня от моих братьев;
Я не могу не плакать, ведь я так далеко.
Мне нечего ожидать, кроме болезней и старости.
Стране моей от меня меньше пользы, чем от зернышка,
от песчинки,
Я еду на край города и смотрю на горизонт.
И так день за днем в хаосе мироздания.

Когда свет уходит из ее печального окна,
Она плачет в одиночестве в своей золотой комнате.
Ведь весна уходит из заброшенного сада,
А метель из лепестков вишни заметает дверь.

Я прихожу и ухожу среди туманов и волн;
В этой жизни я зову себя Хозяином Западного озера;
С помощью легкого ветерка и маленького весла
Я выплываю из заводи.
Я весело запеваю свою песню,
И удивительно звонок мой голос в тиши ночи.
Но некому наслаждаться моим пением.
Поэтому я сам аплодирую себе,
А эхо повторяет мою песню в горах.

Здесь, в городе Лоян, я почувствовал дуновение осени
И хотел написать домой, но мыслям моим не было числа.
Я боялся, что в спешке не сказал всего,
И, когда посланник уже был готов идти,
Я снова вскрыл запечатанное письмо.

Ее отец больше всего любил младшую дочь.
Когда она вышла за меня замуж и вошла в эту нищету,
Она придумала миллион ухищрений.
Когда у меня не было одежды, она брала свою плетеную
корзину.
Когда я хотел купить вина, я уговаривал ее вытащить золотую
заколку.
Дикие растения были нашей пищей, и бобы казались сладкими;
Опавшие листья были нашими дровами.
Сегодня я имею больше ста тысяч,
Но тебе я могу сделать только священные подношения.
В прошлом мы смеялись над долей вдовцов,
Сегодня она стала нашей долей.
Твою одежду почти всю раздали,
Но шитье до сих пор осталось здесь.
Я помню старую любовь, и я добр к слугам и людям,
И ради мечты я отдал все свои деньги.
Я знаю, что эта печаль – удел всех.
Но когда мужчина и женщина пережили вместе нищету,
Сотни вещей причиняют боль.
Праздно сижу я и горюю о тебе и о себе.
Сто лет – сколько это?
Тянь Юй, у которого не было детей, осознал свою судьбу.
Пянь Ай, скорбя по своей жене, до сих пор пишет ей стихи.
Есть ли у меня надежда разделить мрак твоей могилы?
Еще труднее рассчитывать на встречу в другом мире.
И всю ночь я не смыкаю глаз,
Лишь бы еще раз увидеть твое лицо.

Из кувшина вина среди цветов
Я пил один. Со мной не было никого,
Пока, подняв чашу, я не попросил у луны
Привести мне мою тень, и тогда нас будет трое.
Увы, луна не могла пить,
И моя тень лишь следовала моему примеру;
Но все же пока у меня были эти друзья,
Чтобы утешить меня в конце весны…
Я пел. Луна мне подпевала.
Я танцевал. За мною следовала моя тень.
И я знал, что мы были хорошими друзьями,
А потом я опьянел и остался один.

В старости я украшаю себя цветами, но не смущайтесь —
Это цветы должны смущаться, что они украшают голову
старика.
На цыпочках иду я вдоль дома, и, должно быть, все смеются
надо мной,
Потому что вдоль дороги в половине домов раздвинуты шторы.

Блестящий шелк, только что сотканный, гладкий и белый.
Белый и чистый, как мороз и снег.
Искусно собранный в веер,
Круглый, как блестящая луна,
Хранившийся в рукаве моего господина, вынутый оттуда.
Обмахивайся им, и от него повеет воздухом.
Как часто я боялся прихода осени,
Ведь ее холодные злые ветры унесут всю жару.
Покинутый, заброшенный, лежит он одинокий в ящике,
Столь малое время – и предмет любви исчезает.