Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

В 1664 году поступило распоряжение провести еще одно испытание с применением телескопов. В ходе его иезуиты, китайское Бюро астрономии и один мусульманский астроном предсказали время наступления солнечного затмения. В два пятнадцать — сообщило Бюро; в два тридцать — сказал мусульманин; в три часа — сказали иезуиты. Были установлены специальные линзы, чтобы спроецировать изображение Солнца в затемненное помещение. Наступило два пятнадцать — затмение не наступило. Два тридцать — опять ничего. А вот когда было почти точно три часа — через огненный диск начала проходить тень.

«Это недостаточно хороший результат», — решили судьи и запретили христианство.

Так-то оно так, однако оставался тот неотвязный факт, что китайский календарь все еще продолжал быть неправильным. Поэтому император Канси, едва лишь он занял императорский трон в 1668 году, устроил «матч-реванш». И опять-таки иезуиты победили.

Убедившись в превосходстве иезуитов, Канси стал учиться у них. Он проводил со священниками долгие часы, изучая их арифметику, геометрию и механику. Он даже занялся игрой на клавесине. «Я понял, что западные математики могут пригодиться, — писал император. — Позднее во время инспекционных поездок я воспользовался этими западными методами, чтобы показать моим чиновникам, как выполнять более точные расчеты при планировании их работ в долинах рек» 55.

Канси признавал, что «эти «новые методы» расчетов делают невозможными серьезные ошибки» и что «общие принципы западной науки составления календарей являются безошибочными», но по-прежнему не соглашался с утверждениями более широкого плана иезуитов о науке и их Боге. «Даже притом, что некоторые из западных методов отличаются от наших собственных и, может быть, даже представляют собой усовершенствования, в них мало что является новым, — пришел к выводу Канси. — Все принципы математики ведут свое начало из «Книги перемен», и эти западные методы являются китайскими по происхождению… В конце концов, — добавил он, — эти ученые знают лишь часть того, что знаю я».

В 1704 году папа, обеспокоенный тем, что иезуиты пропагандируют астрономию более энергично, нежели христианство, отправил в Пекин своего эмиссара, чтобы тот внимательно следил за ними, а Канси, в свою очередь, обеспокоенный тем, что дело в итоге доходит до антиправительственной пропаганды, дистанцировался от миссионеров. Император учредил новые научные академии (приблизительно копировавшие Парижскую академию наук), где китайские ученые могли заниматься астрономией и математикой без иезуитского влияния. Математика, которой учили иезуиты, — в которой было мало алгебры и еще меньше вычислений, — уже на десятилетия отставала от математики Северной Европы. Однако как только Канси прервал эту связь с западной наукой, научный разрыв между Востоком и Западом стал шире и превратился в пропасть.

Возникает искушение видеть в Канси (рис. 9.7) решение «проблемы Нидхэма» — «идиота, заваливающего дело», — человека, который мог бы добиться огромного развития в XVIII веке китайской науки, но предпочел этого не делать. Однако из всех мужчин (и одной женщины), сидевших на троне Поднебесной, Канси был, несомненно, одним из тех, кто менее всего заслуживает такого ярлыка. Говорить, что иезуиты знают лишь часть того, что знает он, было нескромно, но и не совсем уж неверно. Канси был истинным интеллектуалом, сильным лидером и человеком действия (включая и то, что он стал отцом пятидесяти шести детей). Он рассматривал людей Запада в широком контексте. На протяжении двух тысяч лет китайские императоры понимали, что кочевники превосходят их на войне, и обычно считали менее рискованным подкупать этих всадников, нежели воевать с ними. Когда положение дел изменилось, Канси был первым, кто признал это и лично возглавлял военные кампании, в результате которых в 1690-х годах начала закрываться «степная магистраль». А что же касается людей Запада, то тут обстоятельства складывались иным образом. Канси имел дело с ними с 1660-х годов, но после 1704 года игнорировать их стало казаться менее рискованным. Некоторые правители в Юго-Восточной Азии пришли к тому же самому выводу в XVI веке, а японские сегуны последовали по этому пути к 1613 году. Яростное восстание в Японии в 1637-м, имевшее христианскую окраску, похоже, лишь служило подтверждением мудрости этого решения — прервать связи с Западом. В таком контексте решение Канси представляется не пагубным.

И в любом случае нам следует задать еще один вопрос. Даже если бы Канси предвидел, каким путем пойдет западная наука, и поддерживал бы ее у себя, то смог бы он в XVIII веке сохранить уровень социального развития на Востоке более высоким, нежели на Западе?

Ответ почти наверняка будет — «нет». Китай столкнулся с некоторыми из тех же самых проблем, что и Северо-Западная Европа, и некоторые из его мыслителей двигались в сходных направлениях. Так, например, в 1750-х годах Дай Чжэнь (подобно Гу Яньу, он был служащим низкого ранга, так никогда и не добившимся ранга высшего чиновника) выдвигал нечто подобное западному представлению о механической природе, которая функционирует без намерений или целей и доступна эмпирическому анализу. Но при этом Дай Чжэнь — превосходный филолог — всегда основывал свою аргументацию на древних текстах. Ведь в Китае представлялось более важным сохранять славу прошлого, нежели заниматься вопросами того рода, на которые глобальная экспансия заставляла обратить внимание жителей Запада.

Проблемы, которые порождали новые атлантические пограничья, привели к появлению на Западе людей, требовавших ответов на новые виды вопросов. Ньютоны и Лейбницы, дававшие такого рода ответы, добились славы и успеха, о которых ученые прошлых времен не могли и мечтать, а теоретики нового типа — такие, как Локк и Вольтер, — на основании этих достижений делали выводы касательно социального устройства. В противоположность этому новые степные пограничья у Китая порождали куда меньшие проблемы. Хорошо оплачиваемые ученые в научных институтах, созданных Канси, не ощущали необходимости изобретать новое исчисление либо понять, что Земля движется вокруг Солнца. Здесь представлялось куда более выгодным обратить математику — подобно медицине — в отрасль исследований классической литературы.

И Восток и Запад получили те идеи, в которых они нуждались.

Когда Канси умер в 1722 году, уровень социального развития уже поднялся выше, нежели когда-либо прежде. Дважды в прошлом — в Римской империи около 100 года н. э., и при династии Сун на тысячу лет позже — уровень социального развития достигал сорока трех баллов. В результате происходили бедствия, которые опять отбрасывали его назад. Однако к 1722 году «степная магистраль» была перекрыта. Один из всадников апокалипсиса умер, и теперь, когда уровень социального развития достиг «твердого потолка», коллапса социального развития не произошло. Вместо этого новое пограничье, проходившие по кромке степей, создало возможности для дальнейшего роста уровня социального развития на Востоке, в то время как северо-западные европейцы, которых заслоняли от степных миграций Китайская и Русская империи, открыли свое собственное новое пограничье на Атлантике. Уровень социального развития на Западе рос даже еще быстрее, нежели на Востоке, и в 1773 году (или где-то около того) обогнал его. На обоих концах Евразии настала новая эпоха.