Иэн Моррис - Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

Но так ли это было? Если бы кто-то из Рима или сунского Китая перенесся в Лондон или Пекин XVIII века, то для него (или нее), несомненно, было бы много неожиданного. К примеру, огнестрельное оружие. Или Америка. Или табак, кофе и шоколад. А что касается мод — как были бы восприняты напудренные парики? А маньчжурские косички? А корсеты? А бинтование ног? О, tempora, о, mores! (О, времена, о, нравы!) 56— как любил говорить Цицерон.

Однако из всего, что они встретили бы, фактически намного больше показалось бы им знакомым. Великие армии мира Нового времени с их порохом были, несомненно, сильнее армий Античности, и намного больше людей умели читать и читали, нежели когда-либо прежде. Однако при этом ни Восток, ни Запад не могли похвастаться миллионными городами, наподобие Древнего Рима или средневекового Кайфына [182] На Востоке в Пекине в 1722 г. было примерно 650 тысяч жителей, а в Эдо (современный Токио), вероятно, чуть больше. На Западе в Лондоне могло быть 600 тысяч человек, а в Стамбуле/Константинополе, возможно, 700 тысяч человек. . Впрочем, самое важное из всего, что гости из прошлого заметили бы, было бы следующее: хотя уровень социального развития поднялся выше, нежели когда-либо, но пути, следуя которыми люди способствовали его подъему, едва ли существенно отличались от тех, коими способствовали его подъему римляне или китайцы времен династии Сун. Земледельцы использовали больше навоза, копали больше каналов и рвов, устраивали севооборот и сокращали площади земель под паром. Ремесленники сжигали больше древесины, чтобы выплавить больше металла, а когда древесина стала редкостью, обратились к каменному углю. Чтобы вращать колеса, поднимать тяжести и тянуть повозки (ставшие более совершенными) по более ровным дорогам, было разведено больше животных, причем они стали более крупными. Чтобы измельчать руду, молоть зерно и перемещать суда по рекам (с искусственно спрямленными руслами) и искусственным каналам, более эффективно стали использоваться ветер и вода. Однако, хотя гости из времен династии Сун и Рима, вероятно, согласились бы с тем, что многое в XVIII веке было больше и лучше, нежели в XI или I столетиях, они вряд ли согласились бы с тем, что в целом стало фундаментально по-другому.

Имелась одна загвоздка. В результате завоевания степей и океанов «твердый потолок» — на который некогда натолкнулись римляне и Китай династии Сун при уровне социального развития около сорока трех баллов — не был разбит, а был лишь чуть приподнят, и к 1750 году появились тревожные признаки, свидетельствующие, что развитие в очередной раз буксует, упершись в него. Правая часть графиков на рис. 9.3, где даны размеры реальной заработной платы, показывает нерадостную картину. К 1750 году жизненные стандарты упали повсюду — даже на динамичном северо-западе Европы. В то время, когда восточный и западный центры напряженно пытались приподнять «твердый потолок», времена настали более тяжелые.

Так что же произошло? Бюрократы в Пекине, посетители салонов в Париже и всякий уважающий себя интеллектуал в их среде выдвигали теории. Некоторые доказывали, что все богатство проистекает из сельского хозяйства, и принялись убеждать правителей предоставлять временное освобождение от налогов сельским хозяевам, которые осушают болота либо устраивают террасы на склонах холмов. От Юньнаня до Теннесси лачуги и бревенчатые хижины все дальше проникали в леса, где менее развитые общины охотились. Другие теоретики настаивали, что все богатство образуется благодаря торговле, и поэтому правители (зачастую те же самые) вкладывали даже еще больше ресурсов в то, чтобы довести до нищеты своих соседей, перехватив у них коммерцию.

Существовало множество вариантов, но в целом западные правители (которые с XV века столь неистово воевали) считали, что их проблемы решат войны, в то время как восточные правители (которые, как правило, воевали не столь неистово) считали, что это не так. Крайний случай представляла собой Япония. Ее правители решили — после того, как они ушли из Кореи в 1598 году, — что от завоеваний нет выгоды, и к 1630-м годам даже пришли к выводу, что внешняя торговля лишь лишает их ценных продуктов, таких как серебро и медь. Китайские и голландские (единственные европейцы, которых допускали в Японию к 1640 году) торговцы были сосредоточены в крошечных гетто в Нагасаки, где единственными женщинами, которым было дозволено иметь отношения с ними, были японские проститутки. Неудивительно, что в таких условиях внешняя торговля сократилась.

Защищенная от агрессии широким синим морем, Япония процветала примерно до 1720 года. Численность ее населения удвоилась, а Эдо, возможно, стал тогда крупнейшим городом мира. Рис, рыба и соя сменили более дешевые пищевые продукты в рационе большинства людей. Воцарился мир: рядовые японцы, сдавшие в 1587 году свое огнестрельное оружие Хидэёси, потом никогда снова не вооружались. Даже обидчивые воины-самураи согласились разрешать свои ссоры лишь при помощи фехтования, что изумляло людей Запада, которые в 1850-х годах путем запугивания проложили себе путь в Японию. «Эти люди, по-видимому, мало что знают о применении огнестрельного оружия, — вспоминал один из них. — Это поражает американца, который с детства видел стреляющих детей. Такое незнание оружия — это аномалия, свидетельствующая о первобытной невинности и аркадской простоте» 57.

Однако после 1720 года картина становилась мрачнее. Япония была полна людьми. Без технологических прорывов уже не было способов получить больше пищи, топлива, одежды и жилья с перенаселенной территории, а без торговли не было способов доставить в страну что-либо сверх того. Японские земледельцы проявляли поразительную изобретательность, а японские чиновники осознавали, какой вред причиняет их лесам топливный голод, и активно занимались их защитой. Японская элитная культура обратилась к строгому прекрасному минимализму, способствующему сохранению ресурсов. Тем не менее цены на продовольствие росли, голодовки усиливались, и голодные толпы выражали свой протест на улицах. Это была отнюдь не Аркадия.

Единственной причиной, по которой Япония смогла избрать столь экстремальный путь, было то, что Китай — единственная вероятная угроза ее безопасности — сам шел той же дорогой. Широкие открытые пограничья Китая означали, что на протяжении XVIII века численность населения там могла продолжать расти; однако династия Цин все более стремилась не пропускать к себе опасный внешний мир по водным путям. В 1760 году вся внешняя торговля была ограничена Гуанчжоу, а когда британская Ост-Индская компания отправила в 1793 году в Китай лорда Макартни, чтобы он пожаловался на ограничения, император Цяньлун в ответ высокомерно заявил: «Мы никогда не ценили чужеземные изделия, и мы не имеем ни малейшей нужды в произведениях вашей страны. Дальнейшие контакты, — пришел он к выводу, — не гармонируют с правилами Поднебесной империи, и поэтому… преимуществ вашей стране предоставлено не будет» 58.