Виктор Сутормин - Вокруг Кремля и Китай-Города

Если же говорить о сластолюбии царя – то куда же без него?.. Даже в относительно цивилизованной Европе любой сюзерен располагал правом первой ночи по отношению к дочерям своих вассалов, что уж тогда говорить о Руси тех же времён? Тем более что для Руси времена не очень-то изменились, а если изменились, то в худшую сторону, ибо в XXI веке даже не сюзерен, а любой мент может любого задержанного отыметь любой шваброй, и ничего ему за это не будет (разве что уволят в случае скандала в прессе).

А царь, имея с опричниками те же отношения, что криминальный авторитет имеет со своей ОПГ, держал себя с ними как «первый среди равных», то есть воодушевлял личным примером. Другой вопрос: как Ивану удавалось совмещать самую истовую религиозность с неудержимой тягой к поступкам беспредельно грязным?.. Видимо, с трудом. Всплески жестокости чередовались у него с периодами изнурительных молений, а на закате жизни он вообще составил «Синодик опальных». Этот документ перечислял поимённо всех убитых Иваном (либо по его приказам), а в тех случаях, когда от погибших сохранились не имена, а лишь количество, указанное в докладах Малюты, царь заканчивал очередную фразу так: «им же имена сам Ты, Господи, веси [ведаешь]».

Но всё это ещё впереди, а пока палачам работы хватало. По «новгородскому делу» к смертной казни приговорили более 300 человек. Изувеченных пытками, их вывели из застенков и доставили на Красную площадь, где на помостах ждали топоры и плахи. Собравшейся толпе было объявлено, что царь помиловал 186 человек, которые и были там же отпущены. Остальным предстояли адские муки. Жившие в Москве иностранцы описали увиденное так: «Царь у многих приказал… вырезать из живой кожи ремни, а с других совсем снять кожу и каждому своему придворному определил он, когда тот должен умереть, и для каждого назначил различный род смерти: у одних он приказал отрубить правую и левую руку и ногу, а только потом голову, другим же разрубить живот, а потом отрубить руки, ногу, голову».

Однако Ивану предстояло обнаружить, что насилие и жестокость – инструменты не такие уж универсальные. Живущий в обстановке полного беззакония человек нечувствительно переходит некую грань, за которой теряет страх и снова делается ненадёжным. Что проку думать о будущем, если даже до завтрашнего дня можно не дожить? Зачем держаться за этого властителя, когда любой другой будет как минимум не хуже?

Иоанн Грозный. Из Титулярника XVII века

Летом следующего года стало известно, что крымский хан идёт на Москву. Чтобы встретить врага, на укреплённых берегах Оки встали русские войска. Из пяти опричных полков с трудом удалось собрать лишь один – остальная часть Иванова воинства с награбленным в Новгороде добром разъехалась по своим имениям, да и вообще под басурманские сабли как-то не рвалась.

А крымскому хану пленный сын боярский Кудеяр Тишенков показал безопасную переправу через Оку, и вскоре орда уже двигалась на Москву, обойдя поставленные заслоны. Когда Иван понял, что силы опричников ему собрать не удастся, он перебрался из столицы в Александрову слободу, а оттуда – в Ростов, не рискнув встать во главе земского (то есть не опричного) войска. А оно тем временем поспешно вернулось в Москву и приготовилось к обороне.

Но Девлет-Гирей не пошёл на штурм – он просто поджёг посады, и разлетевшееся по деревянному городу пламя уничтожило весь его за какие-то три часа. Множество людей задохнулось в дыму, и хоронить погибших было некому. Во избежание эпидемии царь приказал сбрасывать тела в Москву-реку, но трупов было столько, что они сгрудились в настоящую плотину, и река начала выходить из берегов.

Аполлинарий Васнецов. Утро

Хан всего этого, разумеется, не видел, но не сомневался в том, что последствия его набега на Москву выглядели не менее впечатляюще, чем те брёвна, что доплыли до Астрахани. Девлет-Гирей ушёл на Рязань, разграбил город и с большим числом пленников вернулся в Крым.

Иван осознал, что получился заколдованный круг: чем больше жестокости он проявлял, тем менее надёжными становились его люди; а сам он в любой неудаче видел измену, поскольку хранить ему верность у людей не было причин, кроме страха. К тому же опричники, наловчившись расправляться с безоружным населением, к настоящим сражениям оказались неспособны. Это означало, что пришло время перетряхнуть опричнину, как сама она совсем недавно профильтровала земщину.

Стараниями Малюты определили виновных и душ двести отправили на тот свет. В числе убиенных оказался и князь Михайло Черкасский, родной брат покойной царицы Марии Темрюковны. Как глава опричной думы, он, может, и обязан был ответить за сгоревшую Москву, но истина крылась глубже. Поговаривали, что царицу отравили по воле Ивана; брата Марии эти слухи (правдивые или нет) неминуемо сделали бы врагом Ивана, а зачем царю ещё один враг, к тому же воспитанный в традициях кровной мести?..

А законов вендетты Иван Васильевич и сам не нарушал – едва была получена весть, что по дороге к южным заставам, куда был послан князь Черкасский, охрана зарубила его саблями и бердышами, в Москве тем же способом прикончили его 16-летнюю жену и шестимесячного сына.

Сам же Иван, кстати говоря, собрался жениться в третий раз. Старинным проверенным способом организовали смотр невест, для чего свезли молодых красавиц со всего царства. Зная о печальной судьбе царских жён, красавицы ехали без ликования – но кто бы их спрашивал?..

Организовывал конкурс, видимо, Скуратов, поскольку наречённой невестой царя стала Марфа Собакина, дальняя родственница Малюты. Сам он на этой свадьбе был дружкой и вообще сумел благосклонность царя обратить на пользу своему роду, очень удачно выдав замуж всех своих дочерей. Старшая вышла за Ивана Глинского, двоюродного брата царя. Средняя – за боярина Бориса Годунова и, когда он сел на московский трон, стала царицей. Младшая тоже могла бы сделаться царицей, поскольку её взял в жёны князь Дмитрий Шуйский, являвшийся наследником престола, когда страной правил его старший брат Василий Шуйский.

Ивана обвенчали с Марфой Собакиной 28 октября 1571 года, а 13 ноября она скоропостижно скончалась. На сорок первом году жизни Иван стал вдовцом в третий раз, и душевного равновесия ему этот факт не прибавил. Расторопный Малюта снова учинил дознание, в ходе которого на тот свет отправилось ещё человек двадцать. Но что толку – покойницу не вернёшь, а православная церковь в четвёртый раз никого уже не венчает. Однако Ивану хотелось состоять именно в законном браке. Рождённый под знаком Девы, внимательный к любым мелочам, царь имел потребность в соблюдении ритуалов и канонов, так что в его желании идти под венец проявилась не «привычка жениться», а нормальное стремление человека жить в соответствии со своими представлениями о порядке.