Генри Ли - История инквизиции

Подозрение могло возникнуть разными путями, но особенно порождала его общественная молва. Достаточно было не принести в определенное время клятвенного отречения от ереси, наложенного на всех жителей Лангедока, достаточно было упустить случай донести на еретика, достаточно было иметь у себя еретические сочинения. Такое широкое толкование, данное понятию о преступлении, вызвало тысячи новых осложнений. Вальденсы учили, что не нужно лгать, клясться, прелюбодействовать, что всякому надо воздать должное, что следует ходить в церковь, платить десятину и другие налоги в пользу духовенства. Следовало ли рассматривать как подозреваемых в ереси тех, кто слушался этих мудрых наставлений и соблюдал их? Этот вопрос был предложен инквизитору, и он, обсудив его, ответил утвердительно: подобные люди должны считаться подозреваемыми в ереси и подвергаться purgatio.

Герсон давал себе ясный отчет в затруднениях, которые вызывала на практике теория обвинения по подозрению; он советует всегда иметь в виду, насколько разнообразны бывают обычаи в разные времена в разных местах и т. п.; но инквизиция не останавливалась на подобных мелочах. Было легче считать подозреваемых виновными, принять три степени подозрения (легкое, сильное и тяжелое), подвергать подозреваемых наказанию и объявлять неправоспособными не только подозреваемых, но и их потомков. В конце концов, даже отказались дать определение каждой из трех степеней подозрения и предоставили на усмотрение инквизитора в каждом отдельном случае определять степень подозрения. Эмерик толкует, что подозреваемые – это еще не еретики, что их нельзя осуждать наравне с последними и что на них следует налагать более легкое наказание, за исключением случаев тяжелого подозрения. Но в самих словах его заключается самое жестокое осуждение всей этой системы; как, спрашивается, мог обвиняемый снять с себя "тяжелое" подозрение, если он не мог выставлять свидетелей? Обвиняемый мог совершенно не быть еретиком; но если он отказывался отречься от ереси и дать удовлетворение, т. е. если он, другими словами, отказывался косвенно сознаться в своей мнимой вине, то его следовало выдать в руки светской власти; если он сознавался и просил воссоединить его с Церковью, то его следовало заключить в тюрьму на всю его оставшуюся жизнь.

В случае легкого или сильного подозрения обвиняемый должен был доставить несколько лиц, которые вместе с ним клятвенно подтвердили бы его невиновность. Эти лица (соприсяжники) должны были принадлежать к одному с ним сословию, знать его лично и прежде всего принести клятву в том, что они всегда считали его хорошим католиком, а потом, что они считают вполне искренней его клятву в своей невинности. Число их менялось по усмотрению инквизитора, и, сообразно со степенью подозрения, оно колебалось между тремя и двадцатью – тридцатью и даже более. Если дело шло об иностранцах, которые никого не знали, то инквизитор должен был удовольствоваться малым. Эта соприсяга не была пустой формальностью, и, как обыкновенно, все было направлено против обвиняемого.

Если ему не удавалось доставить назначенное число соприсяжников или если он не успевал сделать это в течение годичного срока, то применялся закон Фридриха II, и обыкновенно его приговаривали к костру как еретика; некоторые инквизиторы, правда, признавали, что это было лишь косвенной, а не прямой уликой, и что подозреваемый мог избежать костра, раскаявшись и отрекшись от заблуждений, чтобы после этого подвергнуться пожизненному тюремному заключению.

Если же обвиняемому удавалось обелить себя путем соприсяги, то его все равно не объявляли невинным. В случае, если подозрение, падавшее на него, признавалось тяжелым, его имели право наказать; даже в том случае, если подозрение было легкое, уже один тот факт, что он попал в число подозреваемых, навсегда накладывал на него пятно бесславия.

С интересной непоследовательностью, которая характеризовала все судопроизводство инквизиции, обвиняемого заставляли отречься от ереси, после того как он установил свою невиновность; это отречение хранилось в его деле, и если впоследствии против него снова возникало обвинение, то тот факт, что он ускользнул от первого обвинения, считался доказательством его виновности. Если purgatio было вызвано легким подозрением, то в случае нового обвинения на него налагалось более тяжелое наказание; если же подозрение было тяжелым, то на обвиняемого смотрели как на рецидивиста, не заслуживающего снисхождения, и его выдавали без суда в руки светской власти. Применение этого беззакония на практике особенно интересно, так как в нем отразился дух инквизиции. Так как этот порядок был чересчур строг, то к purgatio прибегали сравнительно редко, и Цангино, говоря об этом, замечает, что этот обычай не пользуется широким распространением; но тем не менее стоит вспомнить один случай его применения: в 1336 году в Ангермюнде инквизитор Иордан по требовал доказательства своей невинности соприсягой от целого ряда лиц, обвиненных в таинственной луциферианской ереси; четырнадцать человек, мужчин и женщин, не могли выставить нужного числа соприсяжников, и все они были сожжены живыми.

Во всех тех случаях, когда обвиняемому разрешалось присоединиться к Церкви, от него обязательно требовали отречения от ереси. Было несколько формул отречения, смотря, во-первых, по тому, какое было подозрение – легкое, сильное или тяжелое, а во-вторых, смотря по тому, сознался ли и раскаялся ли обвиняемый. Обряд совершался публично, на аутодафе, за исключением редких случаев, каковы, например, те, в которых обвиняемыми являлись духовными лицами, вид которых мог вызвать возмущение в народе; часто отречение сопровождалось денежным штрафом, гарантировавшим соблюдение обвиняемым наложенных на него обязательств. Самым главным пунктом отречения было то, что кающийся отрекался от ереси вообще, в частности от той ереси, в которой его обвиняли. После этого, в случае нового заблуждения, его можно было всегда, без всякого суда, выдать в руки светской власти, если только отречение не было вызвано легким подозрением. Понятно, что подобное отречение от ереси in genere было необходимо, так как в противном случае отрекшийся от катаризма мог впасть в ересь вальденсов, и его нельзя было бы судить как рецидивиста. На деле подобная перемена религиозных убеждений не могла иметь места, но тот факт, что инквизиторы предвидели ее возможность, показывает нам, насколько они заботились о внешней форме и как мало они думали о том, что мы называем справедливостью.

Какое важное значение придавали акту отречения, хорошо видно из одного дела тулузской инквизиции 1310 года. Сибилла, жена Бернара Борелля, была вынуждена сознаться и отречься в 1305 году; но так как она продолжала соблюдать еретические обряды, то ее вторично арестовали в 1309 году, и она снова созналась. Как еретичка-рецидивистка она бесповоротно подлежала сожжению, но, к ее счастью, в архивах св. трибунала не могли найти ее первого отречения, и, хотя все остальное дело 1305 года сохранилось, тем не менее, ее судили как привлеченную в первый раз и приговорили только к пожизненному тюремному заключению.