Генри Ли - История инквизиции

В случае возбуждения дел против умерших на суд для защиты покойника вызывались его дети или его наследники. Оглашением по церквам вызывали на суд всякого заинтересованного в деле, владел ли он имуществом покойного или еще по чему-либо. В третьем оглашении объявлялось, что если никто не явится в назначенный день, то все равно будет вынесен приговор. Так, в 1327 году каркассонский инквизитор Жан Дюпра приказывает священникам всех церквей в диоцезах Каркассона, Нарбонны и Алэ объявлять о данном деле во время обедни всякое воскресенье и всякий праздник до дня разбора дела и прислать ему нотариальное удостоверение того, что оглашение производилось правильно. В приговорах по делам об умерших всегда тщательно отмечаются эти предварительные оглашения. Но, несмотря на это притворное стремление сохранить справедливость, суды над мертвыми были не меньшей карикатурой на правосудие, чем суды, жертвой которых являлись живые. На ауто, бывшем в Тулузе в 1309 году, было осуждено четверо покойников; в одном случае никто не явился на суд, а в трех других явившиеся наследники отказались от всякой защиты. В деле Кастель Фабри, о котором мы уже упоминали выше, наследники явились, так как имущество покойника было велико; но инквизитор, Николай д'Аббевиль, лишил их всякой возможности сказать чтолибо в защиту. В деле Петра де Тормамира наследникам удалось, в конце концов, добиться отмены приговора, ввиду крупных нарушений закона при ведении дела, но для этого потребовалось тридцать два года упорной борьбы, причем все это время имущество покойного находилось под секвестром. Иногда в делах об еретикации на одре смерти дети ссылались на non comps, что в принципе считалось допустимым, но так как подтвердить это могли только люди безукоризненные, с точки зрения католицизма, и посторонние семейству умершего, то, понятно, лишь очень редко подтверждалась ссылка наследников.

На практике никто, попав в руки инквизиции, не мог рассчитывать на спасение; в теории он имел право, как и в других судах, отвести своего судью, но решаться на это было крайне опасно, и мы вполне верим Бернарду Комскому, что этого никогда не бывало на деле. Нельзя было оправдываться невежеством, так как, по словам Бернара Ги, невежда должен разделить осуждение своего господина, Отца Лжи. Того, кто упорно отрицал приписываемую ему вину и даже выражал готовность исповедовать веру и во всем повиноваться Церкви, считали закоренелым и нераскаянным еретиком, недостойным снисхождения.

Дж. П. Лоуренс. Из времен инквизиции.

Самоубийство в тюрьме считалось не раскаянием, а сознанием в своем прегрешении. Правда, сумасшествие или опьянение могли быть признаны обстоятельствами, смягчающими слова еретиков, если обвиняемый сердечным сокрушением искупал свою вину; но при всяком положении дела он прежде всего должен был склониться перед заключением, к которому пришел инквизитор ex parte, а в противном случае его выдавали светским властям.

Слова Бернара Делисье были святой истиной, когда он, в присутствии Филиппа Красивого и его двора, заявил, что если бы святые Петр и Павел были обвинены в преклонении (adoratio) перед еретиками и инквизиция возбудила бы против них преследование, то они никоим образом не могли бы оправдаться. Спрошенные о вере, они ответили бы, как магистры богословия и отцы Церкви; но когда им сказали бы, что они преклонялись перед еретиками, и они спросили бы: "Перед какими?", – то им назвали бы нескольких известных в стране людей, не дав никаких объяснений. Если бы они попросили указаний на время и место, то им не дали бы их, и если бы они спросили имена свидетелей, то не услышали бы ни одного. "Каким же образом, – вскричал Бернар, – могли бы святые апостолы говорить в свою защиту, особенно при том условии, что всякого, явившегося к ним на помощь, сейчас же обвинили бы в сочувствии ереси?" Все это безусловно верно. Жертва была связана путами, вырваться из которых ей было невозможно, и всякая попытка освободиться от них еще только туже затягивала узлы.

В теории, правда, можно было, в случае медленности или неправильности судопроизводства, жаловаться на святую инквизицию Папе, как на епископа митрополиту; но эту жалобу нужно было принести раньше объявления приговора, который был окончательным. Это право обжалования могло иметь некоторое сдерживающее влияние на епископов, когда на них еще лежала инквизиторская юрисдикция. Но когда стали действовать инквизиторы, то от их доброй воли зависело принять или отвергнуть apostoli, то есть грамоты о направлении дела Папе; другими словами, они могли по своему усмотрению выбирать из них подтверждающие это или, наоборот, отрицающие; первые допускали апелляцию, вторые оставляли дело в руках инквизитора, если Папа не требовал его официально. Но это, понятно, бывало очень редко, и вся указанная процедура, благодаря своей сложности, была доступна людям, только очень хорошо осведомленным в законах. Обвиняемый, вроде магистра Эккарта, которого поддерживал весь доминиканский орден, мог прибегнуть к ней, хотя в результате Иоанн XXII отнесся к нему не лучше, чем кельнский архиепископ.

Когда в 1323 году парижский инквизитор, брат Морис, обвинил в ереси Партенэ, одного из самых влиятельных вельмож Пуату, и Карл Красивый заключил его в Темпль, то он принес жалобу на Мориса, ссылаясь на личную ненависть последнего. Король Карл под усиленной охраной отправил его к Папе Иоанну XXII в Авиньон. Сначала Папа отказался принять жалобу, но потом, уступая настояниям друзей Партенэ, он согласился назначить несколько епископов заседателями при инквизиторе, и, благодаря этому, после долгих мытарств, Партенэ был освобожден. Подобные случаи, понятно, были редким исключением; совершенно иная была участь людей бедных и незнатных, которые наполняли темницы инквизиции и выступали на ее аутодафе. Руководства для инквизиторов не стесняются поучать их коварным и мошенническим уловкам, при помощи которых они могли бы обойти все попытки подать на них жалобу, когда это было вызвано нарушением правил с их стороны.

Но был, однако, целый ряд других случаев, где Папа мог вмешаться в дело, ибо Святой Престол был проникнут самодержавным духом и не признавал для себя никаких законов. Курия всегда была жадна до денег, а кроме Италии она не имела нигде доли в конфискациях. Поэтому понятно, что богатые люди, все состояние которых было поставлено на карту, соглашались разделить его с папским двором, лишь бы добиться его всемогущего вмешательства. Уже в 1245 году епископы Лангедока жалуются Иннокентию IV, что многие еретики, благодаря подобной уловке, ускользают от наказания. Грамоты папских духовников давали неприкосновенность не только тем, кто попал под суд, но и тем, кто опасался вызова в суд, тем, кто был отлучен от Церкви за уклонение от суда, и тем, кто был уже осужден. Я нашел много случаев подобного вторжения Святого Престола в дела святого трибунала; один из них прекрасно показывает, на чем основывали и чем оправдывали подобное вмешательство.