Николай Бессонов - Суды над колдовством

Даже привычные ко всему судьи порой дивились, что ведьмам хватает сил терпеть такие зверские пытки. Особенно их сбивало с толку, если неожиданную стойкость проявляла хрупкая девушка. Иногда недоумение прорывалось в красноречивых оговорках. Сломив таки шестнадцатилетнюю колдунью, судьи оставили запись: «Удивления достойно, что девица столь юных лет могла так долго продержаться (Wachter стр. 161)».

Может быть, человек, написавший эти слова, на минуту представил себя на её месте? Или тут намёк на то, что колдунье помогал дьявол??

Следствие в те времена велось бесчеловечными методами. Женщин заставляли пожалеть о том, что они вообще родились на белый свет. Можно осуждать судей за жестокость, но нельзя не признать, что пытки были просто необходимы для успешной охоты на ведьм.

Как бороться с преступлением, которое совершается вдали от людских глаз и не оставляет вещественных доказательств? Считалось, что преступников двое: колдунья и дьявол. Дьявола к суду не привлечёшь. Остаётся его сообщница. Разве расскажет она по доброй воле, что видела чертей и обещала им служить? Ещё можно было бы рассчитывать на откровенность, если бы кара за колдовство была символической. Но закон предписывал выносить ведьмам смертный приговор.

С еретиками инквизиции было проще. Их поведением можно было манипулировать, обещая снисхождение. На костёр возводили, главным образом, упорствующих грешников. Тех же, кто отрёкся от ереси, могли даже освободить из-под стражи… С ведьмами духовные судьи так поступать изначально не могли. Оставалось вымучивать у них роковое признание…

Интересно, что в эпоху раннего Средневековья пытка была чужда европейскому правовому сознанию. Церковь тоже до поры чуралась этого средства. Только рост ересей заставил Церковь изменить свои взгляды.

Позже, когда пытки внедрились в церковное и светское судопроизводство, юристы продолжали смотреть на них с опаской. Обезумев от боли, преступник может выпалить любую ложь, законники это понимали и постарались ввести ограничения.

Прежде всего, палачам отводился только час на то, чтобы развязать язык.

Человека, который вынес «мучительный допрос», обязаны были выпустить на свободу.

Далее был введён пункт, запрещающий повторять пытку, если не появятся новые улики.

Наконец, существовали целые категории лиц, которых вообще запрещалось подвергать истязаниям (дворяне, дети, дряхлые старики, беременные женщины, кормящие матери и умалишённые) (Lea, 1939 стр. 789).

Вот с какими реалиями столкнулись искоренители колдовства. Они конечно же нашли лазейки, чтобы обойти все упомянутые выше запреты. Было заявлено, что колдовство это «исключительное преступление». К нему нельзя подходить с обычными мерками. Боден писал: «Улики этого злодейства так трудно добыть, что ни одну ведьму из миллиона нельзя было бы обвинить или наказать, если бы мы пользовались обычной законной процедурой (1958 стр. 54, 55)». Тем же путём, то есть ссылками на исключительность злодеяний, судьи отвоевали право пытать детей и беременных женщин. Ни сословные, ни возрастные ограничения не играли роли в этих процессах. Страх перед ведьмами был так велик, что следствию прощали всё.

Ограничения по времени были отброшены с той же лёгкостью. Вместо законного часа палачи изощрялись в своём искусстве весь день напролёт. Аргументация была проста: ведьмы умеют с дьявольской помощью притуплять боль, поэтому, чтобы сломить их упорство, нужны чудовищные муки. Мейфарт свидетельствует, что иногда пытка длилась четыре дня и четыре ночи, и всё это время палачи не отрывались от своей работы (1958 стр. 735).

Подумать только — девяносто шесть часов подряд! Поистине судьи в Германии не желали знать предела. Сама мысль о пределе была им ненавистна. Это не полемический домысел. Существует доказательство фанатичного ослепления. Мюнхенский придворный совет вынес вердикт, чтобы одну женщину пытали «непрерывно», пока она не признается (Robbins, 1959 стр. 42).

Мне неведомо, насколько хватило терпения у жертвы мюнхенских изуверов, зато я знаю о сеансе, который продолжался более десяти суток подряд. Исходом этого пыточного марафона была смерть — иными словами, поражение суда.

Мучители всеми правдами и неправдами желали довести дело до покаяния и казни. Народ должен был убедиться в вине ведьмы. Вот почему скрепя сердце судьи останавливали допрос, когда становилось ясно, что подследственная вот-вот испустит дух. Полумёртвую женщину уносили в темницу. Согласно букве закона, с этого момента её полагалось оставить в покое. Так бы оно и было, если бы, не новая выдумка судей.

Закон запрещал повторять пытку без дополнительных улик. Гонители колдовства смогли обойти и эту препону. Потребовалась лишь небольшая игра слов. Когда женщину снова отдавали в руки палачей, вслух говорилось, что это не повторение, а продолжение пытки! Пользуясь данной подменой терминов, можно было растягивать следствие на годы. Сколько же раз узниц таскали на допросы, каждый из которых мог длиться по несколько суток? Одну девушку из Нордлингена пытали двадцать три раза, прежде чем она сделала признание (Wachter стр. 154). Насколько позволяют судить протоколы, такая удивительная стойкость не была чем-то исключительным. «Легче дрова колоть, чем вести дела об этих ужасных женщинах», — в сердцах воскликнул один баварский судья XVII века (Сперанский, 1906 стр. 19).

Колдуньи терпели череду мук, опровергая любые мыслимые границы того, что может вынести живой человек. Хозяйка трактира «Корона» из Нордлингена Мария Холль могла бы называться самой выносливой женщиной всех времён и народов. Палачи её города знали толк в своем ремесле. Десятки ведьм признались, побывав в их руках. Но на Марии цепь сожжений прервалась. С момента ареста проходил месяц за месяцем, а колдунья и не думала признаваться. Её пытают десять раз, потом двадцать. В коротких промежутках между допросами она лежит в вонючем каземате.

Палачи изощряются в жестокости, но Мария не согласна уступить. Тридцать пыток. Сорок. Пятьдесят. Следствие идет уже пятый месяц… Возникает смутное брожение; в вине узницы сомневаются всё сильнее. Магистрат остановился, когда число перенесённых Марией пыток достигло пятидесяти шести! С февраля 1 года её перестали мучить — но и выпускать на волю не собирались. Совет Нордлингена решил сгноить упрямицу в тюрьме. Между тем слухи о её упорстве уже распространились по всей округе. Из города, где Мария выросла, норддингенский магистрат получил письменное заявление. В нем было сказано, что Мария родом из порядочной семьи, воспитана в страхе Божьем и её следует выпустить, дабы она могла вернуться к своему супругу. Под давлением горожан и некоторых священников героиню освободили из заточения ровно через год после окончания пыток. Но она должна была дать клятву, что никогда не выйдет за стены своего дома (Konig, 1928 стр. 263–265).