Николай Бессонов - Суды над колдовством

«Раздевали без оглядки на честь и достоинство не только лиц мужского пола, но также женщин и юных дев, из коих самые чистые и целомудренные попадали иногда в тюрьмы (Robbins, 1959 стр. 502)…» По словам Таннера, мнимые чародейки восклицали, что лучше умереть, чем терпеть мучения, — и не потому только, что они жестоки. Не менее тяжко сносить позор и поругание (Lea, 1939 стр. 652).

А разве у судей был выбор? Одежда мешала бы сечь, обжигать тело огнём, поливать кипящим маслом. Платье срывали с обвиняемых как последнюю преграду к началу пытки.

Целых триста лет никто не сомневался в необходимости этой меры. Ещё ранние инквизиторы — Шпренгер и Инститорис — учили, что ведьм надо вздёргивать на дыбу голыми (Инститорис, и др., 1932 стр. 263, 264). Авторитет этих наставников был так велик, что с той поры каждый мало-мальски подробный протокол начинается со слов «её раздели». Один из самых поздних документов такого рода датирован 1724 годом. Шел уже ХVIII век, а нагая женщина всё также вопила на дыбе: «Я этого не делала, я этого не делала!» — как кричали до неё десятки тысяч мучениц (Канторович, 1899 стр. 60, 61).

Не везде и не всегда (но достаточно часто, чтобы об этом говорить) колдуньи подвергались особой суеверной процедуре. Чародейские средства могли быть укрыты в волосах, а значит, волосы надо было извести по всему телу. Палач приближался к ведьме с бритвой или ножницами. Тяжелые пряди падали на пол. Покончив с головой, палач срезал волосы под мышками и в паху, а то, что уцелело, подпаливали для верности факелом или пучком соломы (Konig, 1928 стр. 113). Шпренгер и Инститорис не любили эту процедуру, зато итальянский инквизитор Лоренцо, с которым они состояли в переписке, начисто обрил перед сожжением на костре сорок одну женщину (Инститорис, и др., 1932 стр. 267). Со стороны инквизиторы выглядели как чародеи, которые не нашли ничего лучше, чем на одно колдовство ответить другим.

Суеверные до мозга костей, они окропляли орудия пыток святой водой, окуривали застенок виноградной лозой или ладаном (процессы в Мосбурге и Фрайзинге 1721 и 1722 годов), дружно молились за успех допроса (Lea, 1939 стр. 1120). Даже обвиняемая, встав на колени радом со своими мучителями, должна была вознести молитву во славу своей будущей пытки.

Документальная книга Лоэра свидетельствует о таких отдающих безумием сценах. Кое-где подследственную заставляли выпить «ведьмину похлёбку» — смесь из жёлчи щуки, пива, соли, особого хлеба и истолчённых костей сожжённых ведьм (Konig, 1928 стр. 111). Вдобавок монахи обматывали тело колдуньи лентой, на которой были начертаны семь слов, произнесённых Христом во время распятия. Почему-то инквизиторы были уверены, что лента эта «отягощала виновных хуже всяких цепей» (Сперанский, 1906 стр. 18).

Некоторым судьям так хотелось досалить демонам, что они надевали на колдунью особую рубашку, которая мешала палачам пытать, зато будто бы отгоняла чертей. Используя эти и подобные средства, судьи делали себя уязвимыми для критики. Враги ведовских процессов досаждали фанатикам анонимными трактатами. Суеверная практика, попахивающая чародейством, осуждается там с гневной иронией.

«Своих узниц вы издевательски называете птичками, которые должны петь для вашего удовольствия, Но иногда в застенок попадают те, кого никакими пытками не заставить признаться. Тогда вы сами обращаетесь к дьявольским средствам. Палач заставляет их пить особое снадобье или обряжает в некие рубашки, спряденные так, чтобы узницы признавали всё, что вы пожелаете. А выжигание факелом волос на голове, в подмышках и даже в тайных местах под предлогом того, что дьявол укрылся в волосах? Это не от человека, но от дьявола — великое и позорное колдовство (Lea, 1939 стр. 695)».

Разумеется, подобные филиппики не производили ни малейшего впечатления на тех, кому были адресованы. Судьи словно в пику вольнодумцам открыто бахвалились особым искусством развязывать язык. Николя Реми, «Демономания — которого была написана на латыни, решит под старость разъяснить свои методы в стихах на родном французском языке». Из этой сомнительной по качеству поэзии мы можем извлечь вывод: даже самые изощренные пытки, по мнению автора, играют не главную, а вспомогательную роль. Противоборство с дьяволом Реми не мыслил без суеверных обрядов.

Даже под пытками женщины эти Лгут, что честнее их нету на свете.

Сетуют горько, с негодованьем, что пребывают в горниле страданий.

Хитро судейский вопрос отведут и над собою взять верх не дадут.

Если же на спину их повалить, в горло им воду насильно залить (воду святую, взятую в храме), это позволит добиться признанья.

Древние греки, чьи пытки ужасны тратили б с ведьмами время напрасно.

Волосы сбрей им — тогда будет толк.

И отдохни, лишь исполнив свой долг.

Дьявол в укромном местечке сидит.

Пристально он за допросом следит.

Дух этих женщин тайком подкрепляет, муки любые снести помогает…

Судьи, отбросьте всякую жалость.

Чтоб от колдуний следа не осталось.

Коль приговор справедлив и суров,

будет он славен во веки веков (1958 стр. 624).

Интересные мысли высказывал о начале допроса другой французский судья — Жан Боден. Он советовал своим коллегам для начала надеть маску сочувствия и сказать обвиняемым, что считает не их, а дьявола виновником преступлений.

Разумеется, сам Боден так не думал. Напротив. Он счёл нужным развенчать обманный силлогизм в следующих словах:

«Если прощать ведьмам их преступления из-за того, что они лишь выполняют чёртову волю, то тогда надо прощать и все остальные преступления. Ведь и они совершаются по дьявольскому наущению».

Второй совет Бодена таков: судья должен притворно заявить, что подсудимая лично ему кажется невиновной. Это поможет развязать язык. Если же разговор будет вестись под аккомпанемент душераздирающих криков из камеры пыток, результат скажется ещё быстрее. Следует только заранее найти способного крикуна и велеть ему орать погромче. Многое зависит от личных качеств судьи. «Я знал одного, — отмечал Боден, — он умел угрожать с такой свирепостью, что у него сразу признавались (1958 стр. 571, 839, 894)».

Прелюдией к допросу была так называемая «терриция». По-русски это можно перевести как запугивание. Подследственную знакомили с набором инструментов. Если арсенал не производил должного впечатления, палачи цедили злобные присказки.