Кристофер Хейг - Елизавета I Английская

На своем троне Елизавета была королевой-девственницей; по отношению к церкви она была матерью, со знатью она была тетушкой, своим советникам сварливой женой, а для придворных обольстительницей. Но какова же была подходящая женская роль для королевы в парламенте, когда она встречалась со своим правящим классом, разделенным на лордов и общины? В конце парламентской сессии 1566 г. она произнесла раздраженную речь, в которой упрекала всех парламентариев в том, что они вмешиваются в ее дела и не подчиняются ее правилам. В заключение она сказала:

«Хотелось бы, чтобы это мое назидание заменило более суровые меры, чтобы вы поняли, как опасно испытывать терпение монарха; и пусть мое утешение поднимет ваш упавший дух и поможет вам получить надежду на то, что ваше последующее поведение загладит ваши прошлые поступки и вы вернете себе милость вашей государыни, а забота ее о вас такова, что ей не нужно напоминать, как важно ваше благополучие» [150] Hartley Т. Е. (ed.) 1981 Proceedings in the Parliaments of Elizabeth I, 1558–1581. Leicester, p. 175. .

Другими словами: «Я вас пожурила, хотя следовало бы отшлепать, и пусть этого будет достаточно — но не забывайте, что надо слушаться! Не расстраивайтесь, я вас прощу, если впредь вы будете хорошими мальчиками — и не забывайте, что на самом деле нянюшка вас любит». И на самом деле, это был неподдельный голос английской няньки. По отношению к своему парламенту Елизавета приняла тон снисходительного превосходства, уверенная, что, если она будет давать объяснения достаточно часто и достаточно медленно, малыши поймут. Для Елизаветы парламентарии и были малышами — иногда непослушные, обычно несносные и всегда причина пустой траты времени умной женщины.

Королева Елизавета парламенты не любила, и это было видно. Ее отец, брат и сестра созывали парламент двадцать восемь раз за тридцать лет, которые предшествовали воцарению Елизаветы, она же созвала его девять раз в первые тридцать лет и только тринадцать раз за все время сорокапятилетнего правления. Ее нежелание созывать собрания было общепризнанно и не отрицалось. В 1593 г. лорд-канцлер Пакеринг сказал обеим палатам, что королева «очень не хочет созывать свой народ в парламент» — но это была не критика, а комплимент. Пакеринг заметил, что ее предшественники часто созывали парламент, а «она делала то же самое, но редко и только по самым оправданным, важным и великим случаям» — и «она и в дальнейшем будет воздерживаться, как и раньше, от того, чтобы часто собирать вас всех вместе» [151] Neale J. E. 1957 Elizabeth I and Her Parliaments, 1584–1601. Cape, p. 246. , если к этому не будут вынуждать обстоятельства. В глазах королевы парламент был досадной необходимостью, за которую ее министрам следовало бы просить прощения.

Поведение парламентариев заставляет предположить, что отсутствие энтузиазма у королевы многими разделялось, и наблюдалось заметное нежелание участвовать в реальной работе обеих палат. Посещаемость в Палате Общин всегда падала по мере продолжения сессии. В парламенте 1559 г. всего лишь 219 членов парламента, 54 процента от общего количества, присутствовали к 24 февраля, когда сессия продолжалась уже месяц. Несмотря на попытку увеличить процент посещающих, сделав перекличку, количество присутствующих снизилось до 33 процентов к 24 апреля и до 28 процентов через неделю. Во время сессии 1563 г. известное количество присутствующих колебалось от 64 процентов от общего числа до 31 процента. К 1571 г. добросовестные парламентарии так разозлились на своих коллег-бездельников, что установили штраф 4 пенса в день в пользу бедных для тех, кто пропускал начальные молитвы в 8.30 утра. Это не помогло: в 1581 г. семь раз делали перекличку, чтобы поймать отсутствующих, и была введена новая система штрафов за отсутствие на всей сессии — 20 фунтов для представителей графств и 10 фунтов для избранных от городов.

То же самое происходило и в верхней палате: в начале каждой сессии посещаемость была приличная, но в дальнейшем она быстро падала, и иногда в зале заседаний присутствовало всего полдюжины пэров. В 1563 г. сессия началась в присутствии почти 50 человек из максимального числа 80, но в конце посещаемость упала до 34. В последующих сессиях первоначальное присутствие упало приблизительно до 45, хотя уровень в конце сессии оставался постоянным — примерно 30–35 пэров и епископов. Конечно, одно дело было присутствие, а другое — реальное участие. Известно, что в каждом парламенте выступало только 10 процентов из числа его членов, хотя, возможно, в 1601 г. это количество удвоилось. Долгая дискуссия о монополиях на сессии 1601 г., похоже, повысила уровень интереса. В десяти зарегистрированных голосованиях принимало участие в среднем 47 процентов парламентариев, хотя посещаемость варьировалась от 66 процентов от общего числа, когда обсуждался закон о пашне, до 17 процентов по вопросу о законе о банкротстве — из чего можно сделать вывод, что в парламенте было гораздо больше землевладельцев, чем ростовщиков!

Следовательно, трудно представить себе политическое давление со стороны нации как весомую причину для созыва парламента. Неправильно было бы сказать, что всем было все равно, но кажется, что не все равно было только горсточке. Непохоже, чтобы в таком плохо посещаемом парламенте возникла причина для острого конституционного конфликта между Короной и Палатой Общин — что бы ни происходило в парламенте, большинство парламентариев и большинство пэров, похоже, считали, что не стоит там появляться, чтобы поучаствовать в этой забаве. Когда Елизавета встречалась со своим парламентом, она не видела перед собой сомкнутых рядов мятежного дворянства, отчаянно защищающего свои конституционные права, в конце сессии перед ней были только те несчастные, которым больше нечего было делать. Так почему же Елизавета созывала заседания парламента, если ни народ, ни она этого не хотели? Пакеринг объяснил это на открытии заседания в 1593 г. Он извинился за то, что их вызвал, но это было необходимо в связи с угрозой национальной безопасности: возможность вторжения со стороны католической Испании и возможность измены со стороны недовольного меньшинства вынудили королеву попросить о дополнительном налогообложении. Конечно, ей так же не хотелось просить денег, как и не хотелось просить о созыве: «Ее Величество говорит, что никогда еще не было на земле монарха, которому бы больше не хотелось обращаться за чем-либо к своим подданным, чем ей» [152] Neale J. E. 1957 p. 247. — но обращаться приходилось.

И она обращалась. У двенадцати сессий парламента из всех тринадцати она просила ассигнований на расходы правительства. Исключение — сессия 1572 г., которая была спешно созвана по поводу политического кризиса, и вторая часть субсидии, разрешенной в 1571 г., еще не была собрана. Так что Елизавете нужны были заседания парламента, когда ей нужны были налоги — но налоги приходилось обосновывать. На каждой сессии, кроме как в 1571 г., представитель королевы (все мужчины) пел одну и ту же песню: протестантская религия в опасности, оборона королевства обходится дорого, и королева, при всем своем крайнем сожалении, вынуждена просить денег. Обязательная речь была довольно легкой в начале правления. Лорд-канцлер Бэкон мог в 1559 г. свалить на Марию опасность вторжения, недостаточность доходов государства и ненадежность обороны — но Елизавете все еще не хотелось выдвигать требования. Она подучила Бэкона сказать: «Если бы речь не шла о вашей безопасности и о сохранении государства, Ее Величество скорее поставила бы на карту свою жизнь (которую Господь до сих пор хранит), чем осмелилась бы побеспокоить своих подданных каким-либо неприятным делом или чем-то, что для них будет тяжко и нежелательно» [153] Hartley T. E. (ed.) 1981 p. 38. . Но выхода не было.