Коллектив авторов - Вторая мировая: иной взгляд. Историческая публицистика журнала «Посев»

Очередь безмолвно двигавшихся к трапу людей удлинялась изо дня в день. Список пассажиров перевалил сначала за четыре, потом за пять, наконец, за шесть тысяч. В последнюю декаду января морозы не раз уходили за 20-градусную отметку снижаясь лишь при снегопадах, но ни холод, ни снег, ни многочасовое ожидание не вызывали у беженцев протестов. Соседи тактично отворачивались в сторону от матерей, кормивших грудных младенцев, стоя спали прижавшиеся друг к другу в плотной толпе старики, дети прятали от снега под пальтишки укутанных кошек и канареек. Многотысячная толпа черпала силы для терпения в редких взглядах на затемнённые громады высившихся над нею лайнеров. Они были зримым залогом того, что ад недавнего бегства наконец останется позади.

Слово «ад» не раз встречается в архивных документах, мемуарах и трудах западных историков, касающихся прорыва советских войск в Восточную Пруссию. Вряд ли такую оценку можно отнести к преувеличениям. Сталинское воинство, вдохновлённое эренбурговским «Убей немца!», беспрепятственно убивало, грабило и насиловало гражданское население до той поры, пока масштабы творимых армией преступлений не озадачили самого вождя, и 14 апреля в «Правде» появился хозяйский окрик: «Товарищ Эренбург упрощает!».

Чтобы ощутить «колорит» того страшного времени, не надо изучать немецкий. Достаточно вслушаться в честные свидетельства наших фронтовиков, от А.И. Солженицына до Л.З. Копелева. Вот лишь несколько январских отрывков из воспоминаний майора Копелева, озаглавленных «Хранить вечно». Читать их крайне трудно и стыдно, но необходимо. Без них восприятие истинных масштабов трагедии «Густлоффа» будет явно неполным.

«…У пассажирского вагона труп маленькой женщины. Тонкий слой снега и какая-то тряпка едва укрывали застывшее испоганенное тело. Видимо, насиловали скопом и тут же убили, или сама умерла и застыла. Ещё несколько трупов – женских и мужских в штатском – у вагонов на платформах».

«Незадолго до начала зимнего наступления разрешили посылки. Каждому солдату предоставлялось право посылать в месяц одну или две восьмикилограммовых посылки. Офицерам вдвое больше и тяжелее. Это было прямое и недвусмысленное поощрение будущих мародёров, науськивание на грабежи».

«…Молоденький румяный капитан говорит завистливо: “Вам хорошо: языком владеете. Можете потребовать именно то, что вам нужно. Да они на радостях, что поихнему умеете, и сами отдадут. А я вот знаю только “ур” и “фрау, комм”. А вот как сказать, например, “золото”, “серебро”, “шёлк”?»

«…Сзади – неистовый женский вопль. Вбегает девушка: большая светло-русая коса растрёпана, платье разорвано на груди. За ней гонятся два танкиста. Оба в ребристых чёрных шлемах. Один злобно пьян. Хрипит руганью. Куртка распахнута, бренчат медали, звезда ордена “Славы”. Становлюсь перед ним.

– А ну, успокойтесь, товарищи танкисты!

– Ахвицеры, вашу мать, на наших хребтах воюете… Ты где был, мать, перемать, когда я “Тигра” пожёг? Пусти, твою мать. Хочу бабу! Я кровь проливал!

Достаю пистолет. Другие танкисты оттягивают его, но глядят на меня неприязненно. Из темноты голоса: “Вот они, командиры, за немку своего убить хочет”…» (Лев Копелев, «Хранить вечно», издательство «Ардис», 1978 год.)

Нетрудно поэтому понять терпение беженцев, готовых безропотно мёрзнуть в многочасовой очереди, лишь бы очутиться как можно дальше от надвигающегося кошмара массовых надругательств, бесправия и убийств. К исходу четвёртых суток погрузки мороз усилился настолько, что патрули рискнули пропускать стариков, инвалидов и матерей с детьми после простой сверки фотографий на паспортах. Это ускорило движение очереди, но зато резко увеличило последующее расхождение между списками фельджандармерии и окончательным перечнем поставленных на пищевое довольствие людей, который был составлен экипажем уже после выхода в море.

Расконсервированная радиостанция лайнера передала в штаб Деница просьбу о разрешении выйти в море утром 28 января. Но тот хранил молчание, дожидаясь сведений с других судов, которые предполагалось отправить в одном конвое с «Густлоффом» – при дефиците топлива было бы нерационально тратить его на обеспечение военным эскортом перехода одиночного судна с преимущественно гражданскими лицами. Ожидание затягивалось: ни «Ганза», ни «Дойчланд», ни «Гамбург» не смогли справиться с расконсервацией столь оперативно, как гораздо более современный «Густлофф».

Откладываемый рейс ежедневно ставил перед пассажирским помощником «Густлоффа» множество головоломных задач. Где разместить очередные сотни людей, принятых на борт? Как обеспечить всех горячей пищей и хотя бы минимальными удобствами? Проявляя редкостную изобретательность, ассистент пассажирского помощника Гейнц Шён распределил рожениц и раненых по секциям просторного закрытого солярия на верхней палубе, а вспомогательный женский корпус переместил ниже ватерлинии, в обширный плавательный бассейн (после чего за девушками немедленно закрепилось прозвище «русалок»). Судоводители «сгруппировались» в нескольких каютах за ходовой рубкой. Машинная команда тоже переселилась к своим непосредственным рабочим местам у двигателей, генераторов и насосов. Освободившееся пространство было уплотнено до предела, позволив разместить в каютах, кинотеатрах и салонах ещё три тысячи беженцев.

Исключениями из принципа «в тесноте, да не в обиде» стали просторная «фюрер-каюта», приютившая семью обербургомистра Готенхафена, и офицерский салон, где устроилось семейство городского крайсляйтера с двумя слугами (главы обоих семейств разрешения на эвакуацию не получили). Впрочем, и там «просторы» были относительны – семья бургомистра насчитывала тринадцать человек, а жена и пятеро детей крайсляйтера ухитрились втащить в свой салон почти тонну личных вещей. Добиваться соблюдения обязательной для «простых смертных» нормы в тридцать кило на человека в данном случае было бесполезно – на партийную верхушку утверждённые ею самой нормы никогда не распространялись.

Благодаря электрикам из курсантов, наладившим судовую трансляцию, пассажиры, начиная с 29 января, регулярно слушали последние судовые и городские новости, перемежаемые бодрыми заверениями прусского гауляйтера Коха: «В этот час все мысли фюрера с нами. Он никогда не сдаст Восточную Пруссию. Наша величайшая безопасность заключена в непоколебимой вере фюреру!» У самого Коха эта вера, очевидно, была не слишком прочной: на случай своего бегства гауляйтер затребовал два ледокола, постоянно находившихся под парами. Во Фленсбург сбежавший «защитник Пруссии» прибыл с подвалом старых вин и персональным лимузином, тут же раздобыв фальшивые документы для поспешной сдачи англичанам. Что, впрочем, не избавило его от позорной смерти на польской виселице. Но до мая ещё было далеко, а пока беженцы на «Густлоффе» пытались понять из слов своего партийного руководителя только одно: успеет их судно выйти в море до прорыва советских войск в город или не успеет?