Жан-Поль Ру - История Ирана и иранцев. От истоков до наших дней

До войны здесь далеко. Однако она постоянно присутствует. Наряду с купцами и работниками, образующими два первых класса общества, в его состав у восточных иранцев входила и знать, дехкане , то есть третий класс, — по преимуществу воины, хотя знать не представляла собой замкнутый мир: доступ в её ряды был открыт всем богачам, тем, кого в других местах назвали бы буржуа, коммерсантам или землевладельцам. В городке Пенджикент дехкане составляли 15% населения. Как и наши средневековые рыцари, с которыми у них немало общих черт, они любили турниры, и победитель получал похвалы, каких заслуживала его доблесть. Не менее отважными они были на поле боя. Мы видели, как согдийцы дали отпор Александру. Мы увидим, как кучарцы бились до последнего с китайцами. Их военная репутация переживёт века и будет отмечена ещё в исламскую эпоху, например, в X в. в географическом трактате «Худуд ал-алам» анонимного арабского автора. Дело в том, что их отличали любовь к свободе, чувство чести, страсть к авантюрам и подвигам и они безумно жаждали славы. Это не могло не наделить их некоторой надменностью и сделало также большими любителями эпических и исторических или псевдоисторических рассказов. Иллюстрациями к этим рассказам, впрочем, как и к народным легендам, служили большие фрески. Некоторые из героев, которых позже воспоёт Фирдоуси, почти неизбежно уже были их персонажами. Чтобы подчеркнуть величие воина, его изображали великаном: на одной фреске во всю стену в Пенджикенте он имеет рост 2,5 м. Любопытен один из сюжетов: копейщик, который направляет копье на лучника и сам поражён в сердце стрелой, выпущенной последним. Он встречается как на фреске (Пенджикент), так и на изделиях прикладного искусства (серебряный кубок: Belenitsky et Marshak, 1971).

Можно было бы подумать, что Фирдоуси, описывая женщин-воительниц в доисламском Иране, проявил слишком пылкое воображение или откликнулся на легенды кочевников, но он остался верен истине: этих воительниц можно видеть на фресках Пенджикента, где они изображены в групповой сцене, напоминающей бой амазонок, или поодиночке, как на портрете девушки с мечом.

Восточные иранцы основывали царства и иногда пытались применить свои воинские доблести, чтобы создать империю. Последнее им никогда не удавалось. Царства? Царств, история которых нам известна, хватает с избытком. Вот один пример — царство Лоулань на крайнем востоке Таримской впадины, у ворот Ганьсу, на берегу Лобнора, столицей которого по 77 г. до н. э. был Миран. Оно процветало два-три века, хотя в 108 г. его подчинил Китай и там стояли китайские гарнизоны, а потом разрушилось из-за того, что климат внезапно переменился, превратив озеро в пустынную местность. Великие государства? Часто делались примечательные попытки их создать, например, такое едва не сформировал Деваштич, царь Пенджикента, который в начале VIII в. стал достаточно могущественным, чтобы претендовать на власть над всей Согдианой.

Деньги не приносят счастья, но деньги, какими обладал Восточный Иран, по крайней мере позволяли его населению утолить жажду удовольствий и удовлетворить пристрастие к роскоши. Я бы охотно поверил, что уж Хорезм-то, обильно орошаемый дельтой Окса, наслаждался благосостоянием с незапамятных времён, — и в этом мнении меня укрепляют как Геродот, так и Гекатей Милетский, утверждавшие, что эта страна была цветущей конфедерацией ещё до начала эпохи Ахеменидов, — но сейчас почти единодушно признано, что богатство Согдианы и Тарима образовалось в течение нескольких веков до и после начала христианской эры, а это значит, что оно возникло не за счёт местного производства, а благодаря торговле, особо активной в тот период. Однако в сериндийских оазисах, как и в бассейнах больших рек, земля была плодородной, немало давали и рудники: соль Карашара, золото Кучи, бирюзу Ташкента и нефрит, столь вожделенный для китайцев...

У каждой земли была своя специализация, но все были склонны к поликультуре. Различную продукцию Согдианы отличали редко, но её почву в целом хвалили за плодородие. Зато особо выделяли фрукты из Бухары и крупных лошадей из Ферганы, которых так любили китайцы и обладание которыми потребует от них стольких жертв. В китайских текстах того времени можно прочесть, что Карашар поставляет просо и виноградную лозу, Куча — коноплю, зерно, рис и виноград, что в Турфане, где депрессионная впадина имела много солнечных дней и обильно орошалась подземными водами, собирают в год по два урожая зерновых, злаков и хлопка. Это ценное текстильное сырье начало широко распространяться с тех пор, как в начале нашей эры из Западной Азии сюда ввезли хлопчатник, тем более что китайцы охотно покупали хлопчатобумажные ткани, успешно заменяя ими свою коноплю. Хотан довольно рано добавил к своему традиционному производству, сходному с производством остальных оазисов, разведение тутовых деревьев и изготовление шёлка. Хотя Китай ревниво старался сохранять монополию на производство этой ценной ткани, было очевидно, что рано или поздно он её потеряет. Эту технологию похитила у него Византия. Таким же образом её приобрёл и Хотан. В самом деле, одна китайская принцесса, выехавшая в этот оазис, тайком вывезла семена тутовника и яйца шелкопряда, спрятав в тюрбане. Этот случай, как можно догадаться, наделал много шума. О нём рассказывает красивый рисунок из Дандан-Уйлыка, датируемый VI в. Город не замедлил приступить к изготовлению шёлковых тканей, а поскольку его жители умели талантливо изобретать новые технологии ткачества и разрабатывать ещё неизвестные и привлекательные декоративные мотивы, его изделия скоро получили первенство на рынке. Они стали статьёй экспорта наряду с избыточными пищевыми продуктами, остававшимися после насыщения местных нужд, и продавались кочевникам, китайцам и жителям Иранского нагорья. Как в VIII, так и в IX в. было отмечено, что голодный мор, поразивший тогда Иран, стал результатом прекращения импорта из Согдианы.

Всегда существовала тенденция считать согдийцев караванщиками, но, возможно, она была ошибочной. Не исключено, как показал Эрик Тромбер, что товары перевозились прежде всего китайскими обозами, и в таком случае согдийцы играли, скорей, роль банкиров и маклеров. Как бы то ни было, о масштабе их торговой сети свидетельствуют находки монет и фрагментов текстов почти повсюду, часто очень далеко от Согдианы.

Согдийцы были вездесущи. Китайцы писали: «Как только мужчине исполняется двадцать лет, он направляется в соседние страны». Они могли бы добавить: «И дальние». Они отмечали, что те были искусны в коммерции и любили наживу. Согдийцы поставляли административные кадры в крупные центры, такие, как Дуньхуан, где двое из них контролировали рынок, и к кочевникам. Их колонии отмечены на Лобноре, где сохраняли активность ещё в VI-VII вв., несмотря на пересыхание озера, на Иссык-Куле, в долинах Чу и Сырдарьи. Одна из версий появления в Византии шёлкоткачества приписывает заслугу в этом одному персу, который, выехав из страны Серес, «привёз спрятанные в посохе зародыши шелковичных червей». Мы встречали Маниаха как посла от тюрков к Сасанидам и византийцам. Поскольку согдийцы поставляли административные кадры для великой кочевой империи тугю, должно быть, они попадались до самой Северной Монголии. Китайцы сетовали на их чрезмерную эффективность для этой империи. Один высший сановник около 610 г. сказал императору: «Сами по себе тюрки просты и бесхитростны, и между ними можно посеять рознь [китайцы не преминут это сделать]. К сожалению, среди них живёт много согдийцев, а это люди бывалые и ловкачи, которые влияют на них и их направляют». Были они и в Китае, образуя настоящие колонии. Большая фреска в северной части этой страны, написанная в VI в. и изображающая согдийский праздник Новруз, Новый год — она появилась раньше больших композиций, созданных в самой Согдиане, и в этом отношении интересна, — явно выполнена китайскими художниками по заказу прочно обосновавшейся и значительной согдийской общины за пределами родины. Дальше мы увидим, как согдийцы пытались захватить власть в Срединной империи.