Жан-Поль Ру - История Ирана и иранцев. От истоков до наших дней

В конце VIII или в начале IX в. в мусульманском мире появился и обширный свод герметико-алхимических знаний, приписываемый Джабиру ибн Хайяну — человеку, о котором мало что известно, кроме того, что он родился в Тусе около 721 г., в 800 г. жил в Куфе и умер в немилости в 815 г. и что он определённо не был автором тех трёх тысяч трудов, какие ему приписывают. Его присвоило западное средневековье, и там он под именем Гебера занял ещё более важное место, чем у мусульман; на Западе, несомненно, слишком поспешили забыть то, чем обязана ему химия (к примеру, открытием серной и азотной кислот), ради того, чем ему не обязана алхимия, и он послужил витриной для целой школы, оказавшей глубокое влияние на великую алхимическую традицию средневекового христианского мира.

В IX в. были составлены большие сборники хадисов — преданий, связанных с образом Пророка, которые сохранили его сподвижники и которые передавались из уст в уста. Каждому изречению и каждому событию, собранным в них, предшествовала цепь передатчиков: «Такой-то узнал от такого-то, который знал это от такого-то... что...». Польза от них была очевидна: в самом деле, хоть Коран и рассматривает всевозможные сюжеты, он не говорит обо всём, не отвечает на все вопросы, какие ставит жизнь сложно устроенного общества и безмерной империи. Поскольку хадисы в той же мере, как и Коран, составляют самую основу мусульманской религии, представляется особо интересным подчеркнуть, что эту гигантскую собирательскую работу (в ходе которой ал-Бухари, говорят, рассмотрел шестьсот тысяч преданий) совершили по преимуществу восточные иранцы: Тирмизи из Термеза на Оксе, ал-Бухари (810-870), в конечном счёте выбравший 7397 преданий, Муслим из Нишапура (ок. 817-875), причём полностью достойными доверия признаны только два последних.

Если научные переводы сыграли существенную роль в передаче знаний, если они связали культуры, до тех пор полностью раздельные, если они позволили мусульманским учёным, переводчикам или тем, кто изучал переводы, исходить при работе из полученных данных и значительно продвинуть вперёд науку, то не меньшую роль, может быть, сыграли переводы сказок и басен. Индийские басни Бидпаи, озаглавленные «Калила и Димна» по именам двух шакалов — главных героев, переведённые персом-маздеистом Ибн ал-Мукаффой (ум. 759), получили мгновенный и долгий успех. Их сюжеты можно найти даже у Лафонтена. Их чудесно иллюстрировали художники Багдадской школы в XIII в. (рукопись в Национальной библиотеке в Париже, ок. 1200-1220) и ещё позже (Бодлианская библиотека, Оксфорд, 1354), и можно считать, что их перевод породил арабскую прозу, которой до него не существовало. Точно так же, хотя в доисламской Аравии была блистательная поэзия, создателем поэтического языка арабов-мусульман стал перс — Башшар (ум. 783), протеже халифа ал-Махди, человек, никогда не скрывавший маздеистских симпатий и убитый после кончины своего покровителя. Не меньший успех имели сказки. «Тысяча и одна ночь», обширное собрание чудесных коротких рассказов, (получившее известность в Европе в начале XVIII в., благодаря Антуану Галлану, издавшему французский адаптированный перевод), непрерывно обогащалось новыми сюжетами, но старейшие тексты, должно быть, переведены на арабский во второй половине VIII в. Здесь всё окутано плащом ислама, но основа — по преимуществу иранская, как показывают имена главных героев — царя Шахрияра, царевен Шехерезады (Шахразады) и Дуньязады (Динарзады) — и как признано в аннотированном каталоге арабской литературы 987 г., цитируемом ал-Масуди: «Первыми, кто сочинял сказки, кто посвящал им книги [...], были персы [...]. Этот жанр широко распространился и имел большой успех при сасанидских царях, а арабы переложили эту литературу на свой язык» (Elisséeff, 1949, р. 21). Как заметил, несколько преувеличивая, Бертольд Шпулер, «так называемая арабская литература во многом была создана персами».

Можно полагать, что суфизм зародился из мощного аскетического движения, которое было порождено негодованием верующих при виде роскоши, праздности, безудержного поиска удовольствий при омейядском и ещё более при аббасидском дворах, стремлений, усвоенных всеми, кто завоевал богатство и власть, мало согласующихся с простотой жизни первых мусульман. Придя в ужас от разложения нравов, эти верующие не нашли иного решения, кроме как полностью порвать с образом жизни, который они считали недостойным, с обществом, которое казалось им прогнившим. Многие по примеру христиан удалялись в пустыню, чтобы жить там отшельниками. Теперь допускают, что, поскольку эти люди носили одежду из шерсти — суф , их называли суфиями, и мы из этого слова сделали термин «суфизм» как перевод арабского слова тасаввуф , которое впервые использовал Абу Хашим из Куфы (ум. 758), но которое вошло в широкое потребление только в середине IX в. Постепенно и очень скоро их первоначальный аскетизм трансформировался в мистицизм. К умерщвлению плоти они добавили медитацию, старания очистить душу, поиск чистой любви к Богу ( мухаббат ), который одной из первых провозгласила Рабия, умершая не то в 752, не то в 801, не то в 807 г., а зачатки которого можно найти уже у Хасана ал-Басри (641-729), как говорили, сына служанки одной из жён Мухаммада, но в полной мере этот поиск проявил себя только в IX в. Если тогда или позже мусульманская ортодоксия часто осуждала мистику, а тех, кто ей предавался, казнили как неверных, это ещё не значит, что мистика противопоказана или чужда исламу, внутри которого она составила очень мощное течение: ведь все мистики ссылались на Коран и на Мухаммада. Скорей это нарост, привитый на тело ислама, но тем не менее составляющий с ним одно целое. Она противостоит ему только постольку, поскольку проповедует любовь, ставит её выше закона, делает Бога последней реальностью и ищет соединения человека с Ним, что немыслимо для ортодоксии.

Суфизм расцвёл в Куфе (благодаря Абу Хашиму) и в Басре (благодаря прежде всего ал-Мухасиби, 781-837), и можно говорить о двух его школах, хотя у него ещё не было ни союзов, ни обителей. Суфизм распространился по всему мусульманскому миру — в Египте, где ему принёс известность великий Зун-Нун (ум. 860), позже в Магрибе и в Испании, но прежде всего в Иране и особенно в его восточных областях: Хорасане, Бактрии, Согдиане. Все влияния, которые выявляют в нём, возможно, имели место, но трактовать их надо с осторожностью. Если взять какого-нибудь Зун-Нуна или Абу Сулеймана ад-Дарани, то первый был египтянином, рождённым от коптских или нубийских родителей, второй — арабом из Васита, оба были обучены греческой науке и могли принадлежать к платоновской школе. Один из первых иранских мистиков Шакик из Бактр [Шакик ал-Балхи], умерший в 810 г., признался, чем обязан Индии, когда рассказывал о своём посещении буддийского монаха-тюрка: «Замечание этого тюрка дало мне толчок, побудивший отречься от мира». Притом почти невозможно отрицать, что намного важней остальных был иранский импульс, судя хотя бы по численности и уровню иранских суфиев.