Жан-Поль Ру - История Ирана и иранцев. От истоков до наших дней

Самыми многочисленными из путешественников были миссионеры. Более всех на Ближнем Востоке прославился Рикольдо де Монтекроче, присутствие которого в Тебризе отмечено ещё в 1288 г., человек излишне резкий и сумевший спасти себе жизнь только благодаря паническому и немного постыдному бегству. Наиболее преданными, наиболее постоянными, возможно, были архиепископы Султании и их викарные епископы: Франкон Перузский, который первым получил сан архиепископа столицы ильханов, введённый в 1318 г., оставался на этом посту до 1322 г. и был сменен Иоанном из Кора или Кори (1322-1332), и даже Фома Манказоль, для которого папа создал в 1329 г. епископство в Самарканде, который приступил к своим обязанностям только в 1333 г. и, непонятно почему, в 1342 г. вернулся. Другие направлялись в Золотую Орду, в Чагатайское ханство, где в 1339 г. во время вспышки насилия в Алмалыке погибло шесть монахов и несколько мирян, и в Китай, где находилась резиденция великого хана, от которого постоянно ждали обращения в христианство — часто даже говорили, что оно неминуемо, что оно уже произошло. Кого только не видели на Дальнем Востоке, на который так рассчитывали! Здесь были Иоанн из Монтекорвино, один из выдающихся людей своего века, прибывший в 1292 или 1294 г., архиепископ Пекинский в 1311 г., умерший здесь около 1330 г.; Андрей Перузский, Джерардо Альбуини и Перегрино из Кастелло, все прибывшие в 1311 г.; Джованни Мариньоли, архиепископ Пекинский с 1342 по 1346 г.; блаженный Одорик из Порденоне, пробывший в Китае три года, с 1325 по 1328 г., первый европеец, посетивший Лхасу, пересекший Иран из конца в конец, от Султании до Персидского залива.

Грамотные или неграмотные, просвещённые или невежественные, простые или могущественные, все эти люди, побывавшие в Азии, значительно способствовали знакомству с ней, даже если присочинили столько же mirabilia [чудес ( лат .)], сколько пересказали реальных фактов. Они учили мечтать. Они стали вдохновителями великих путешествий последующих веков, в которых мореплаватели открыли Америку и обогнули мыс Доброй Надежды. И это не самое маловажное следствие создания Монгольской империи. Её стремление установить всеобщий мир путём гигантской резни потерпело крах. Зато ей удалось установить связь между разными цивилизациями мира — и во многом благодаря Ирану!

Притом что происходили экономические и культурные обмены, что открылись границы, с давних времён изолировавшие древний мир, главное достижение Монгольской империи всё-таки надо искать в религиозной и моральной сфере. Оно стало следствием абсолютной свободы мысли и вероисповедания, встречи всех великих религий — ислама, буддизма, даосизма, шаманизма, христианства, иудаизма — и их гармоничного сосуществования, а также исключительной интеллектуальной честности монголов. Пойдя на некоторое упрощение, можно сказать, что во всей истории иранских монголов, ильханов, доминируют духовные заботы. Как очень хорошо выразился великий хан Мунке в разговоре с Гильомом де Рубруком, сделав заявление характерное, но не уникальное, потому что почти те же слова обнаруживаются в одном китайском тексте: «Мы [...] верим, что существует только единый Бог [...]. Но как Бог дал руке различные пальцы, так Он дал людям различные пути» («Путешествие в восточные страны», XLVI). К этим различным путям монголы проявляли живейший интерес. Они хотели знать эти пути, понимать, чем они отличаются, судить об их ценности. Именно ради этого они проводили многочисленные диспуты — богословские дискуссии, где каждый излагал своё учение. Уже Чингис-хан задавал мусульманам вопросы об их вере. Позже многие из его потомков приглашали к себе авторитетных представителей разных конфессий, чтобы расспрашивать их. Принимали гостей всегда хорошо, заведомо доброжелательно, просили их молиться за собеседников — что, отметим мимоходом, создавало у каждого из них впечатление, что его община пользуется особой милостью, что суверены благосклонны к ней. Эта же ментальность объясняет, почему монголы верили, что любой священнослужитель, любой дервиш, любой бонза поддерживает связь с божеством, почему они избавляли «духовенство» от поборов и налогов при единственном условии, чтобы оно молилось «за долголетие императора», либо в убеждении, что оно это делает. Прообраз того, что называют «эдиктами терпимости», — указ от 11 апреля 1220 г., изданный Чингис-ханом ради даоса Чан-чуня: «Во всех религиозных обителях и домах [даосов] находятся люди, которые проводят свой день, обращаясь к Небу, люди, просящие для императора долгой жизни [...]. Вот почему я запрещаю обременять их какими-либо изъятиями и податями». Вслед за даосами те же привилегии получили буддисты, а потом все остальные религии.

В первые десятилетия ислам, несомненно, был наименее благоприятствуемой религией, в основном потому, что не признавал других религий или по меньшей мере требовал, чтобы его не ставили с ними на одну доску, потому, что противопоставлял закону Чингис-хана, ясе , которой монголы хранили верность, собственный закон, шариат , столь же нерушимый. Это не мешало мусульманам занимать высокие посты, и не только на земле ислама, но даже в Китае.

К христианству, может быть, отнеслись бы не лучше, чем к исламу, если бы с самого начала карьеры Чингис-хана христиане не поддерживали тесных отношений с монгольской властью. Большое тюркоговорящее племя онгутов, глубоко христианизированное, которое кочевало вдоль Великой стены, сослужило основателю империи крайне полезную службу, а потом присоединилось к нему и завязало с его семьёй матримониальные связи, которые стали традиционными. Позже многие ханы женились на христианках, имели детей-христиан, создавали впечатление, что вот-вот примут религию матери, супруги, сделают христианство властвующим. Этого не произошло. Почему? Как минимум крещение будущего Олджайту, получившего имя Николай, даром что как раз тогда повсюду торжествовал ислам, могло бы к этому привести. Сознавал ли это папа римский? Он довольствовался поздравлениями и призывами к верности. Намного раньше, в царствование Хулагу и его супруги-несторианки Докуз-хатун, христианство пользовалось в Иране исключительной милостью, хотя, как полагают, сам ильхан был склонен скорей к буддизму. «[Хулагу] оказывал тем людям [христианам] покровительство и благоволение до того, — сетует Рашид ад-дин, — что во всех владениях построил церкви». Когда хан и хатун умерли, их оплакивали, как мало кого из христианских государей. «Это были новый Константин и новая Елена», — писал сириец Бар-Эбрей. «Это были два великих светоча христианской веры», — вторил ему армянин Киракос. О других суверенах они такого не говорили, и тем не менее! Тем не менее Абага чеканил монеты с такой надписью: «Во имя Отца, Сына, Святого Духа, единого Бога». Тем не менее советником великого хана Гуюка был несторианин Чинкай, которому помогал единоверец Кадак, а ещё один несторианин, Булгай, был советником при Мунке, сыне несторианки Соркуктани. Всё это, а также убедительные письма, посылавшиеся в Европу, все обещания, дававшиеся франкам, в том числе бесконечно повторявшийся посул вернуть им Иерусалим, могли бы создать впечатление, что христианство вот-вот восторжествует.