Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

Сохранилось в памяти, как сеяли, пололи, окучивали, собирали в нежаркое время, мыли, накладывали на телеги огурцы. В базарные дни дед возил на базар два воза огурцов. Когда он брал с собой меня, то угощал за помощь конфеткой, сажал около себя во время ужина.

Помню, как я, Ванюша и Ганна молотили и выбирали фасоль. Собрали восемь мешков, а один мешок за работу Ганна на телеге отвезла себе. А где теперь в наших местах сеют и убирают фасоль? Деду в сельхозработах помогали мои тетки, их мужья, дядьки, внуки. В страду они приезжали из Смоленска, Москвы, Баку, Ташкента. Трудились все много, но работа сменялась смехом и шутками. Да и детей в доме было много, о еде никто не думал. Ее было в изобилии.

Дедушка Лейба и бабушка Миня с четырьмя из двадцати двух внуков и внучек. Немногие из них уцелели. Через 2–3 года от их крепкого хозяйства, достатка и благополучия ничего не останется, и еще нестарые люди закончат свою жизнь. (Фото 1927 г.)

Перед приездом гостей по почте приходили бочонки с сельдью, ящики с сухофруктами, специями, ценными вещами, а то и с картинами. Из деревни по почте пересылались сухие грибы, сливочное масло, мед и другие продукты. В это время с дедушкой и бабушкой постоянно жили только их младшая дочь Ева да Ванюша, у которого умерла мать, жил он на два дома.

1930 год, когда коллективизация в деревне вошла в полную силу, был последним годом жизни деда. Началось раскулачивание и изгнание зажиточных крестьян из деревни. Моего деда за Ганну и Ванюшу объявили эксплуататором. Ваня Хохлов незадолго до этих событий уехал в Минск. Его биография позволила ему служить в Органах. Бросив все свои дела, он приехал в Мстиславль, в деревню. Из кобуры достал пистолет и, заходя в кабинеты и дома разных начальников, предупреждал: «Кто тронет моего деда, застрелю!» Подействовало. Выселили многих соседей: евреев, русских, а деда не трогали. Даже Синицы боялись Ваню Хохлова. В деревне обобществили скот, забрали хомуты, сбрую, веревки, что было на виду. Закрытый двор деда переделали под общий коровник и согнали туда всех коров. Трудно было в доме. Во дворе мычали голодные, недоенные коровы. Но это было еще полбеды. Хуже было то, что кто-то из руководителей запряг доморощенного любимца деда коня Ваську. Увидев, что конь мокрый, «в мыле», бежит в гору, дед вошел в дом, схватился за сердце и сказал бабушке: «Сейчас сдохнет Васька». Лошадь еще долго жила, но в тот же день скончался еще не старый дед. Через месяц умерла и бабушка. В опустевший дом приехала старшая дочь Хава с кучей детей. Муж ее держал водяную мельницу в Шумячах. Спасаясь от преследований и раскулачивания, они приехали в дом деда и стали колхозниками. Мельница в Шумячах была разрушена. Связь детей с родным домом оборвалась.

Наступил 1933 год. Сталинская администрация отбирала за бесценок последний хлеб у крестьян, продавая его за границу. Перевозка стоила дороже зерна. Издали закон от 7 августа: за сбор колосков на убранном поле приговаривались к сроку до 10 лет. Так выполнялись планы по заполнению ГУЛАГов. Председатели колхозов организовывали красные обозы с хлебом. С красными плакатами увозили последнее, часто семенное зерно. В магазинах в то время хлеб не продавали. Пекли сами. В стычке с председателем колхоза за мешок зерна прямо на поле умер от разрыва сердца муж моей тетки Юда Маневич. Их дети, за исключением младшего Миши, разбрелись по свету. В войну двое получили тяжелые ранения. Все они, кроме старшего Матвея, рано умерли. Ведь детства у них, по сути, не было.

В оккупацию местные прихвостни фашистов, украинские националисты, сожгли хозяйство деда. Мою тетку Хаву и моего двоюродного брата пятнадцатилетнего Мишу замучили и убили. Уцелела на отшибе стоявшая баня и огромная липа, потому что она занесена на топографические карты.

Муж тети Сони, живший и работавший в рыбном тресте в Баку Вова Брагинский, выбросился с балкона 4-го этажа в ожидании ареста, когда ночью постучали в дверь. Натан умер рано, детей у него не было. Революционер Борис Львович Гуревич последние годы жизни провел в заключении как политический преступник. Утешает только то, что его перед смертью реабилитировали. Из трех сыновей тети Лизы младший Яша сгорел в Сталинграде в танке, а старшие, участники войны, покинули Баку, уехали в Америку. В Перми все знают, что главным инженером строительства красивейшего моста через Каму был Матвей Юрьевич Маневич, мой двоюродный брат. Там живут его дети, состоящие в смешанных браках.

От большой дружной дедовой семьи остались осколки. Я теперь часто думаю, что главный секрет хозяйства деда Лейбы — это умение жить в согласии с природой, людьми и религией в неустанном труде. Похоже, утратили мы этот секрет. Сможем ли открыть заново?

Мой дед по отцу, Моисей, жил в городе Мстиславле, находящемся в 30 километрах от Хиславичей. До революции это был еврейский город. Евреи, белорусы, русские и поляки, жившие в городе и по многочисленным, густонаселенным деревням, собрали деньги и возвели в центре города православный храм, католический костел и двухэтажную синагогу. Церквей и синагог в городе и деревнях было много. Сооружались эти здания из местного красного кирпича заводов Бенциона, Красика и Ратнера. На каждом кирпиче было клеймо изготовителя. Из него строились также лучшие здания в городе, например, мужская и женская гимназии.

Окраины города, как и в других еврейских городках, имели названия «подол», «фердштат». Многие не еврейские жители города и деревень знали и говорили на идиш. Местность отличалась многолетним спокойствием, мирным сожительством. Убийство пришлыми бандитами семьи Цорфас воспринималось как непостижимое для ума событие.

Единственное в городе кладбище, на котором я был 30 лет назад, в то время было поделено на три части. В дальней его половине хоронили евреев. Ближняя половина была разделена на православную и католическую части. Все умершие находили себе покой на одном кладбище, вандализма не было. Теперь эти границы изменились, так как живущих в смешанных семьях евреев можно сосчитать по пальцам.

Дом моего деда Моисея находился далеко от центра города в небольшом проезде, рядом была, как помню, небольшая бедная синагога. Приход был небольшой. В основном приходили пожилые люди, которым трудно было добираться до центральной большой синагоги.

В отличие от дома деревенского деда Лейбы, дом деда Моисея был покрыт железом, окрашенным в зеленый цвет. Двор был открытым с плохим забором, за домом — небольшой сарай, в котором размещались жестяная и кровельная мастерские. В ней работал дед с тремя своими сыновьями. У деда Моисея были лошадь, телега, сани, была птица. Кормили деда и его семью жестяное дело, его мастерство и высокая производительность труда, которая достигалась наличием простейших машин.