Иосиф Цынман - Бабьи яры Смоленщины. Появление, жизнь и катастрофа Смоленского еврейства.

О жизни и быте обитателей гетто известно многое. Жили скученно, по 6–5 семей в доме. Хлебный паек выдавался только работающим — 200 граммов в день. Кормились подаяниями, меняли у крестьян личные вещи, одежду на продукты питания. По городу евреи ходили с желтыми лоскутами, нашитыми на спину или рукав.

Мне врезалась в память одна сцена. Неподалеку от мелькомбината, где жила наша семья, в бывшем клубе разместилась немецкая казарма. В помойке возле нее роются два подростка, — мальчик и девочка лет 14–15. Помойка богатая, ведь в казарме живут солдаты, занятые на хлебозаводе… Подростки увлеклись и не заметили, как к ним почти вплотную подошел немец с помойным ведром в руках. Остановился, вынул из ведра куски хлеба и бросил под ноги, улыбаясь, повторял: «Брот, брот, гут брот…» (Хлеб, хлеб, хороший хлеб…). Паренек приблизился и стал собирать хлеб в холщовую сумку, висевшую на шее. Солдат тут же опорожнил ему на голову помойное ведро и ударил несчастного носком кованого сапога. «Юде, нике брот!», — с гоготом кричал он, радуясь своей изуверской выходке. Тут надо сказать, что разные были немцы. Встречались и доброжелательные, сочувственно относившиеся к населению и к евреям тоже, помогавшие в меру своих возможностей. Но были и такие, как этот садист, унизивший человеческое достоинство и избивший подростка лишь за то, что он еврей. Эта сцена тоже реликт войны. Но разве можно ее забыть, выбросить из памяти?

Поначалу Управление города взяло на учет работоспособных евреев. Через биржу труда мастеровые, ремесленники стали получать работу (даже комендатура выдала несколько патентов евреям — портным и сапожникам). Но в начале ноября 1941 года Меньшагин получил, для сведения и руководства, директиву из полевой комендатуры № 813, озаглавленную: «Касается евреев». Советник Военного Управления Феллензик пишет, адресуясь к руководству местных комендатур округа: «Согласно распоряжению Хозяйственной инспекции за № 50023/41 от 22.10.41 г. должно быть немедленно проведено исключение евреев из списков безработных… Предписать воинским частям немедленно уволить работающих у них евреев… После исключения из списков у евреев должны быть отняты все инструменты и взяты на сохранение Управлением начальника города. Бургомистр должен согласовать это с Биржей Труда, отдать конфискованные инструменты ремесленникам арийцам… Найденное у евреев сырье, которое может быть обработано, конфискуется и сохраняется. Все евреи должны быть в гетто».

Этот любопытный документ хранится в рабочих бумагах Меньшагина. На нем его собственноручная помета: «ТО. Доложить о патентах, выданных евреям. 9.XI.41 г. Б. М-н». Входящий регистрационный № 61. 10/XI.41 г.

Мог ли Меньшагин рассказать Г. Суперфину, как реализовывалась эта директива? Конфискацию инструментов и сырья в гетто проводила полевая жандармерия под контролем лейтенанта Опеца с участием городской Стражи, возглавляемой Глебом Умновым. Операция прошла успешно. Конфискованное имущество было доставлено на склад городского Управления № 1.

В директиве есть еще одно важное указание: отныне евреям запрещается «менять местожительство или квартиры, выходить куда-либо за границы своей общины. Нарушения будут сурово наказаны. В дальнейшем евреи должны быть собраны в отряды для принудительных работ и должны получать наиболее трудные работы». Из докладов Меньшагина в комендатуру и полицию безопасности видно, что отныне в отдел очистки города (руководил Г. Я. Околович — лидер энтеэсовцев) ежедневно прибывала рабочая колонна из гетто, численностью в 1000 человек, использовавшаяся на наиболее тяжелых и грязных работах. Чистили улицы, выгребные ямы, разбирали разрушенные кирпичные здания.

В Смоленске живет чудом уцелевший узник гетто Владимир Иосифович Хизвер. Беседуем с ним: «Мне было тогда 14 лет. Мал ростом и худ я от природы, а в гетто совсем отощал, едва ноги переставлял. Но меня числили взрослым, посылали на работы. С вечера приходил человек из Совета гетто и указывал, где и в какое время рано утром собираться, куда погонят на работу. Часто гоняли нас на вокзал мыть и чистить вагоны после выгрузки раненых, прибывавших с фронта, таскали шпалы, разгребали балласт. За малейшую провинность — удары по спине, зуботычины. Больно вспоминать…».

Гетто немцы «чистили» не раз и не два. За малейшую провинность — штраф. А сколько костюмов, модной женской одежды пошили портные гетто по заказам комендатуры и Меньшагина? Сколько сапог и туфель стачали искусные сапожники? Разве об этом Меньшагин мог рассказывать Г. Суперфину?

«Меньшагин в высшей степени соответствовал своему назначению: он был адвокатом, защитником. И первый естественный импульс в любых условиях и обстоятельствах для него заключался в том, что надо защищать людей. Он старался выполнить эту задачу в период массовых репрессий тридцатых годов, он принял на себя эту миссию, когда пришли немцы». Это пишет Габриэль Суперфин (московские журналисты мне сообщили: Габриэль Суперфин и Наталья Горбаневская — борцы за свободу советских евреев!), автор комментариев, знавший Меньшагина лично, и, видимо, не раз беседовавший с ним.

Господин Суперфин, Вас обманул Меньшагин. Оценка, которую Вы дали его личности, цинична и кощунственна по отношению к памяти тысяч советских людей, в том числе и к узникам Смоленского гетто.

В архиве сохранился документ — доклад Меньшагина все тому же начальнику Отдельного отряда «Смоленск» обершарфюреру СС Масскову, направленный накануне уничтожения гетто. Процитируем этот весьма любопытный документ:

«В гетто по распоряжению комендатуры изъято 60 комплектов постельных принадлежностей, швейных машинок — 3. За несвоевременную сдачу постельных принадлежностей еврейский Совет оштрафован на 5000 рублей».

Контрибуция! Разве адвокат Меньшагин не знал, что контрибуции запрещены международным правом? Судьба узников гетто уже была решена, назначен день массовой экзекуции. А Меньшагин принимает решение взыскать со строптивых контрибуцию! Как это можно назвать, если не злодейством!

В ночь с 14 на 15 июля 1942 года отряд жандармерии с участием городской Стражи, возглавляемой первым заместителем начальника города Г. С. Гандзюком и начальником политического отдела Стражи Н. Ф. Алферчиком, окружил гетто. Владимир Иосифович Хизвер рассказывает:

«Началось ночью, где-то в первом часу, когда все мы после изнурительного рабочего дня спали. Вначале появились автомашины и рассредоточились по проулкам и между домами. Никто этому не придал особого значения, не обратил внимания. Уснули. Вдруг меня тормошит мама: «Володя, Володя, проснись…» Открываю глаза, встаю… С улицы доносится шум, слышатся вопли женщин, крики детей. Что происходит? «Нас выселяют», — сказал кто-то. — Куда, почему ночью?.. Часа в три ночи ворвались в наш дом: «Выходите! Быстро выходите! С собой взять только одежду…». Вижу немецкого жандарма с бляхой на груди и полицейских с карабинами. Толкают в спину прикладами, гонят на улицу.