А Слободской - Среди эмиграции [Мои воспоминания. Киев-Константинополь, 1918-1920]

В углу, на безалаберно и по холостяцки разбросанных чемоданах и походных сумках, группа молодых офицеров и какой-то штатский вспоминают и делятся подробностями последних дней. Рассказывал казачий офицер-есаул. Говорил медленно, с ударением на «о»: «Под Екатеринодаром, куда нас перебросили из-под Армавира, нашему полку было приказано спешиться, коней бросить и войти в состав Богодуховского полка. Мы сразу поняли, чем это пахнет, и категорически отказались. Сами все уже находились в Новороссийске и даже некоторые на пароходах, а как будто, из Тоннельной, из штаба было передано приказание. А, брось мы тогда лошадей, то наверное где-нибудь я уже лежал бы и внутри копошились бы черви… В полку у нас было человек 35–40 казаков-рядовых и два офицера — командир и я. Никакого обоза не было. Жили тем, что попадется по дороге. Не получая целый день никаких приказаний и не зная, что, вообще, делать, решили заночевать в городе около станции.

Гул артиллерийской стрельбы приближался с северо-запада. Ни я, ни командир ничего подробно не знали, не говоря уже о казаках. Придя к станции еще засветло, увидели, что не только на станции, но и вблизи где-либо расположиться невозможно. Везде и все было запружено толпами людей, обозами, артиллерией, скотом и т. д. Изредка во всей этой каше поднималась стрельба, — затихавшая так же быстро как и начиналась. С трудом прошли в город, где и расположились на Красной, в саду, у памятника Екатерины. Никаких учреждений уже не было. Всю ночь в городе была стрельба, в которой принимали участие, от нечего делать, и наши казаки. Под утро человек 17 отправились на „разведку“ и — к чаю у нас были хлеб, молоко. Привели с собой также две коровы. Желая узнать что-либо, командир отправился к этапному коменданту. Там было еще несколько таких же командиров, незнавших куда идти. Этапный сказал, что позиция будет на той стороне реки Кубани и там уже роют окопы.

Направились туда. По дороге встретили бездольную батарею, 3 орудия. Соединились вместе и решили не расставаться. Перейдя мост (мы проходили его 1 1/2—2 часа), мы были задержаны каким-то полковником генерального штаба, который приказал нам занять позицию уступом на правом фланге какой-то дивизии. Никакой дивизии мы не нашли. По берегу и в разных направлениях бродили какие-то части и отряды, некоторые были в окопах. Грязь, снег, холод… Решили остановиться и ждать. Так мы простояли дня 3. Орудийная стрельба приближалась и уже была где-то совсем близко. Начала проходить пехота, грязные, оборванные, полуголодные; некоторые в мешках вместо шинелей, босые — они производили жалкое впечатление даже по сравнению с нашими казаками.

Самыми старшими начальниками, коих мне удалось видеть в этом бою, были полковники, командиры полков и батарей. Все остальные, штабные крысы, сидели в поездах, каждую минуту готовые удрать ближе к морю. Наконец, бой начался на реке Кубани. Взорвали мост. Через некоторое время неожиданно пронесся слух, что большевики где-то переправились через реку Кубань и заходят в тыл. Моментально все превратилось в один грязный, серый огромный клубок и, убивая друг друга, понеслось к станции Тоннельной и далее, к Новороссийску. Артиллерия, обозы с награбленным добром, боевые припасы, все стеснявшее бегство, было брошено. А в это время артиллерия красных била нам в спины и тем наносила еще большую панику. Прошли Тоннельную. Здесь рыли окопы жители окрестных селений, но мы с командиром решили не задерживаться и идти прямо в Новороссийск. Пришли во время, потому что уже начиналась погрузка на пароходы.

Штабы уже давно были там и оттуда „руководили фронтом“. Командир решил со своим полком погрузиться на пароход, отходящий в Крым. У меня желания эвакуироваться в Крым не было, и я решил уехать в Константинополь. В Новороссийске я бросил полк и стал изыскивать способ, чтобы попасть на пароход. Дня три я прожил, ночуя на пристани. В городе нельзя было показываться, т. к. офицерские патрули Алексеевского полка хватали всех и отправляли к этапному коменданту. На третий день мне передали, что у коменданта задерживали всех потерявших свою часть. В городе творилось в это время нечто не передаваемое. Днем и ночью шла стрельба без всякой причины. Офицерские патрули хватали на улице всех. При малейшем подозрении, что перед ними дезертир, вешали и расстреливали на месте. На Серебряковской ул. все магазины были разграблены и стояли с выбитыми окнами. Население попряталось. В городе проходили лишь вооруженные офицеры и солдаты-фронтовики. О дисциплине не было и речи. При мне офицер подошел к группе солдат, сидевших возле комендантского управления, и отдал приказание, чтобы они сопровождали какой-то груз к станция Тоннельной. Ни один из них даже не пошевельнулся. Офицер стоял и ждал. Тогда один из сидевших солдат, не глядя на него, сказал, что если ему хочется идти и сопровождать, то пусть идет, а они никуда дальше не пойдут. „Довольно, мол, и так достаточно „посопроводили“. Дошли до Черного моря, а дальше не по пути“. При этом загнул крепкое русское слово.

Офицер повернулся и ушел. В комендантской было полно народу и все — офицеры. Среди них изредка штатские фигуры, но с револьверами и с бомбами. Это указывало на их какую-то связь с армией. Все собрались сюда по одной и той же причине, что и я. Вскоре вышел адъютант и категорически заявил, что никакой записи нет и не будет. Все слухи о записи оказались провокацией. Теперь у меня было одно желание, — быть на каком угодно и куда угодно отходящем пароходе. Решил идти и разыскивать пароход с моей частью. На улице уже вечерело и идти одному было довольно опасно. Таких, как я, было человек 18. Сговорились идти вместе. Выйдя на улицу, зарядили винтовки и приготовили револьверы и бомбы. На улице было тихо, лишь где-то вдали у станции шла оживленная перестрелка и доносился отдаленный, прерывистый гул орудий. Не доходя до базара, неожиданно, где-то около нас, резко брякнул ружейный выстрел. За ним еще несколько и над нами просвистели пули. Ясно было, что стреляли по нас, но стрелявших не было видно. Вдруг кто-то увидал согнувшуюся и быстро перебежавшую улицу фигуру, скрывшуюся в базарном переулке. Вслед за тем, оттуда донесся ряд выстрелов. У нас двое упали. Моментально рассыпавшись вдоль улицы, мы открыли стрельбу по направлению к базару, а некоторые стреляли в тыл, вверх по Серебряковской. Темнота быстро спускалась и вскоре наступила жуткая ночь. Теперь уже стреляли кругом нас и во всем городе. Где-то были слышны крики о помощи, звон разбиваемых окон, но мы, не обращали внимания продолжали медленно отходить. Когда мы поравнялись с базаром, стрельба прекратилась, но мы шли настороже, опасаясь нового нападения. Шли медленно, так как среди нас было трое раненых.