Жорж Дюби - Трехчастная модель, или представления средневекового общества о себе самом

Аббат из Жюмьежа, как хороший педагог, поясняет свою мысль. Разумеется, — продолжает он, — существует порядок, и порядок этот троичен (у него, как и в «Песни», ordo употребляется в единственном числе, в своем абстрактном значении распорядка); religio, вера в Христа растет в цене (стоит отметить эту хозяйственную метафору) благодаря совместному труду мирян, каноников и монахов; работу эту нужно вести согласно догмату: «Троица в лицах; Бог единый в сущности». Три лица, три роли, одна сущность, substantia, похоже, это место из трактата Дудона — единственное из написанного в то время, когда идея трехчастного деления единого общества напрямую (в поэме Адальберона это делается лишь намеком, путем созвучий, перекличек между употребляемыми словами) связывается с тайной Троицы. Следствие подобного единства таково, — развивает свою мысль Мартин: все, кто несет службу, какая от них требуется, движутся к небу одинаковым шагом. Устами аббата из Жюмьежа Дудон здесь повторяет слова Григория Великого из «Проповедей на Иезекииля». Хотя существует три порядка (тут ordo употребляется во множественном числе и в конкретном смысле, обозначающем три категории моральной иерархии), путей два. Чтобы дать им определение, Мартин (то есть Дудон, возможно, читавший в Ланской библиотеке книги, которые использовал Скот Эриугена) прибегает к греческим словам: первый путь, «практический», — это делание в миру; его называют каноническим, так как власть (ditto) принадлежит каноникам (Дудон — не епископ, но он и не простой священник, и это людей своего положения, своих собратьев, он здесь превозносит; одновременно появляется геласианская тема, мысль о том, что порядок мирян подчинен порядку клириков). Второй путь, «теоретический», — наиболее крутой, ибо не принадлежит к миру сему: им следуют монахи.

Помещенное искусным ритором в ту часть его труда, цель которой — восславить монашеское состояние, это размышление о социальном порядке заслуживает нашего внимания. Оно делает очевидным безусловный разрыв между миром и тем, что его отвергает, от него бежит. В этой точке Дудон еще остается верным учеником Григория Великого: разрыв, о котором он говорит, не социальный, а моральный; речь идет о цели жизни, о видах «праведности», об избираемых способах существования, о выборе между Марфой и Марией, между жизнью деятельной и жизнью созерцательной. Что касается социальных дел, функций, обязанностей, то они имеют место лишь на уровне «практического», принадлежащего к земле, к плотскому. В этой области деление бинарное, геласианское: есть clerus и есть populus, порядок каноников и порядок мирян. Речь идет о той сфере, управлять которой — миссия графа; на него возложена задача поддерживать мир, законом и оружием. Такова его собственная функция: ему, «защитнику отечества», выпадает та роль, которую папа Захария в послании к Пипину отводил светским властям. Тут выясняется, что Вильгельма искушает путь теоретический. В этом заключается смысл его вопроса: он хотел бы удалиться от легкого, войти тесными вратами; его сделали графом против воли; не он того хотел, но его отец и знать его страны. Мартин непреклонен: Вильгельм должен оставаться на своем месте, на том месте, куда его поставил Бог, в своем звании, в своем порядке.

Итак, трактат, который Дудон посвятил Адальберону, провозглашает троичную систему социальной классификации. Но не трифункциональную. Мы видим, как те речи, которые будут произносить спустя несколько лет Адальберон и Герард Камбрейский, одновременно и продолжат сочинение Дудона, и отойдут от него. Да, в похвалу первым нормандским князьям уже вставлены идея сущностной солидарности, через которую разрозненное возвращается к единству, двойное деление, из которого проистекает тройное; и вот уже бинарность папы Геласия легко соединяется с троичностью святого Иеронима, святого Августина и святого Григория. Однако Дудон рассматривает лишь две функции. Он видит социальное пространство, как видели его каролингские епископы: все миряне, включая герцога, морально подчинены порядку каноников, ordo canonicus, тому епископальному духовенству, которое Ричард Нормандский восстановил, в рядах которого каноник из Сен-Кантена говорит, пишет, поучает и делает весьма успешную карьеру.

За три десятка лет до этого Аббон из Флери играл в действительности ту роль, которую Дудон в своем воображении приписывал Мартину Жюмьежскому. Как и Мартин, Аббон был монахом. Как и Мартин, он объяснял князю, что такое три степени совершенства. А князем этим был сам король, вернее, два короля вместе: Гуго Капет и его сын Роберт.

Родившись около 940 г., Аббон был лет на двадцать старше Адальберона; как и тот, он обучался в Реймсе, немного греческому языку, искусствам, входившим в quadrivium (и написал работу об искусстве счета), а прежде всего, риторике. Затем он поступил в знаменитое аббатство Флери-сюр-Луар. Два события, одно за другим, укрепили престиж этого меровингского заведения: обретение мощей святого Бенедикта, украденных из аббатства Монте-Кассино, — почитаемый святой, отец западного монашества, стал сразу же творить чудеса по всей стране франков; и восхождение на королевский престол герцогов Французских, предков Гуго Капета, чьим главным городом был Орлеан, расположенный недалеко от Флери. В X в. Флери — его еще называли Сен-Бенуа, аббатство святого Бенедикта — воспринимается на Западе как крупнейший очаг бенедиктинской традиции: английские епископы искали там деятелей для реформирования монашества. Это был также важнейший учебный центр, где получали образование не только послушники, но и множество светских воспитанников. Аббон вскоре стал руководить этой школой. Какое-то время он преподавал в Рэмзи, английском монастыре, восстановленном флерийскими монахами. Вернувшись, он неустанно заботился о развитии рукописного дела во Флери. После коронации 987 г. он мечтал превратить свою обитель, аббатом которой теперь был, в большой королевский монастырь, вытеснить аббата Сен-Дени. Он хотел, как некогда Алкуин, наставлять короля, толковать ему тайны веры.

В этом честолюбивом стремлении он очевидно противостоял епископам Французского королевства, в первую очередь епископу Орлеанскому, который, как и другие, претендовал на контроль над монастырем Сен-Бенуа-сюр-Луар, расположенным в его диоцезе. Конфликт этот обострился уже в 991 г., когда Аббон собрал для двух королей коллекцию юридических текстов [145] J.-F. Lemarignier, «Autour de la royaute frangaise du IXе au XIIе siecle», Bibhotheque de I'Ecole des Charles, 1956. . По сути эти каноны подкрепляли политическую проповедь, имевшую своей целью определить, в чем состоит функция короля и какова его роль в управлении Церковью. Они подкрепляли, короче, некое «королевское зерцало». Здесь утверждается та идея, что король не может один обеспечивать нужды страны; ему требуется помощь прелатов и «первых лиц в королевстве». Таким образом, Аббон здесь говорит, подобно Геласию и Захарии, о двух порядках службы. О порядке oratores и порядке bellatores. Князьям земным надлежит — продолжает он, — подавать королю советы и помощь, к чему понуждает их «честь», со всей «почтительностью». Слово это идет от Григория Великого: он ставит порядок светских (но не духовных) правителей в положение подчиненное по отношению к суверену. Мы видим, как в прямое продолжение каролингских идей (тех, что подтвердили Парижский собор в 829 г. и трактат «О королевской власти» Ионы Орлеанского) возникает накануне тысячного года такая модель государственного устройства, где король помещается во главе «знатных», но под духовным руководством князей Церкви — в первом ряду которых, разумеется, Аббон видел самого себя. Ссора, разделившая его с франкскими епископами, разгоралась (дело дошло до драки; монахи бились со священниками в Сен-Дени в 993 г.), и аббат из Флери написал в свою защиту «Апологетик против Арнульфа, епископа Орлеанского, для Гуго и Роберта, королей Франции». Название говорит само за себя: это защитительная речь, произнесенная перед государем, величаво восседающим в своем качестве судьи [146] A. Vidier, L'historiographie a Saint-Benoit-sur-Loire et les miracles de saint Benoit, 1965, pp. 104, 105; J.-F. Lemangnier, «L'exemption monastique et les ongmes de la reforme gregorienne», A Cluny, 1959, pp. 302—315. . Посреди этой речи оратор набрасывает схему трех порядков. Он пользуется ею как одной из главных опор для доказательства.