Джон Уоллес-Хедрилл - Варварский Запад. Раннее Средневековье

История лангобардов Павла пользовалась безмерной популярностью. Она сохранилась во многих рукописях. Почему? Не потому, что она предоставляла образованным лангобардам более подробную или более живую картину их легендарного прошлого, чем та, которую они могли почерпнуть из устной традиции или песен своих собственных бардов (которыми пользовался Павел), и не потому, что она успокаивала их в момент капитуляции лангобардов перед лицом Карла Великого, а потому, что она показывала им самих себя, отраженными в римском зеркале. Само по себе чтение или составление истории было обычным римским занятием; мыслить о себе в историческом контексте значило мыслить по-римски; быть ортодоксальным христианином было то же, что быть римлянином. Нам не так сложно представить себе ту картину, которую они видели в этом зеркале, как помнить о том, что это зеркало вообще существовало.

Рассказ Павла о миграции лангобардов это не более чем краткий очерк, и можно сколько угодно терять время в бесполезных дискуссиях по поводу его источников. В целом, его рассказ о передвижении из Скандинавии через Центральную Европу в Паннонию не так уж бездоказателен, хотя его детали подчиняются литературному шаблону, введенному Кассиодором и Иорданом, писавшими о миграции остготов. Но это не должно нас беспокоить: кочующие германские племена во многом следовали одному и тому же пути, поэтому в описании их перипетии оказались взаимозаменяемыми в интересах повествования. Еще задолго до времени Павла существовал общепринятый свод германских легенд о миграции, на который с большей или меньшей долей вероятности опирались все германские авторы. Несмотря на то, что Павел был лангобардом и писал для лангобардов, у него отсутствовало стремление обелить своих предков. На самом деле он ставил перед собой задачу подчеркнуть их дикость. Она проявлялась в их вендеттах с соседними племенами, которые не становились менее яростными по мере того, как они все сильнее и сильнее подпадали под влияние Рима и христианства. Во время захвата степного пространства между Тиссой и Дунаем, около 500 г., они впервые встретились с арианским миссионером и стали номинально христианами. Под командованием свирепого Альбоина и в союзе с азиатами-аварами они напали на гепидов и уничтожили их, захватив богатую добычу. Доля самого Альбоина включала Розамунду, дочь Кунимунда, убитого правителя гепидов, из черепа которого этот лангобард сделал кубок, на его языке называвшийся scala. Натиск аваров, любовь к грабежу и потребность в нем, чтобы вознаградить своих соратников, а к тому же и неотступная проблема поиска новых земель для питания, привела Альбоина на юг, в Италию. Переход через Альпы был скорее отходом, чем наступлением. У нас нет никаких оснований для того, чтобы оценить численность его свиты, или определить, какая ее часть состояла из настоящих лангобардов, но маловероятно, чтобы их было столь же много, как остготов под командованием Теодориха. Второй момент, в котором лангобарды уступали остготам, состоял в том, что в Италию они вошли не как federati, или союзники Империи, а как враги. Восточные императоры не забыли об этом и в течение двух веков делали все, что было в их силах, чтобы изгнать их. Ненависть лангобардов ко всему грекоязычному населению Империи была плодом страха; власть лангобардов над Италией так и осталась весьма зыбкой.

Равнины Северной Италии, куда лангобарды спустились в начале 568 г., не были такими цветущими, какими увидел их Теодорих. Масштабы любой войны и разрухи легко преувеличить, но фактом остается то, что Италия послужила ареной долгой и ожесточенной борьбы между греками и готами, а также их наемниками, борьбы, затронувшей как города, так и сельскую местность. Вследствие этого конец шестого века для Италии был периодом непрекращающегося голода и чумы. Лангобарды обострили эту проблему, а не породили ее. Голод с чумой и облегчение после них являются неизменным фоном для роста политической и территориальной власти папства в Италии.

Историки до сих пор спорят об отношении лангобардов к жителям Италии и землям, которые они возделывали. Многое зависит от смысла единственной фразы в главе 16 третьей книги «Истории» Павла (эта глава представляет собой определенную шкалу), где утверждается, что у лангобардов не было причин умышленно навлекать страдания на итальянцев или лишать их собственности; имеется свидетельство о том, что некоторые крупные землевладельцы сохранили за собой свои владения и просто платили лангобардам дань. С другой стороны, трудно поверить, чтобы даже первое поколение лангобардских военачальников удовлетворилось (или могло удовлетвориться) обработкой лишь пустующих земель на севере, куда Рим традиционно поселял своих германских наемников. Несмотря на то, что ортодоксальная иерархия Северной Италии не была полностью истреблена, а римские землевладельцы не были поголовно обращены в рабство, лангобарды Альбоина относились к римлянам с подозрением и, насколько это было возможно, держались от них на расстоянии.

(Одной из сфер, в которых изоляция была с самого начала невозможна, являлась торговля.) Павел рассказывает нам, что они взяли с собой своих жен и детей, и имеющиеся свидетельства убедительно подтверждают, что лангобардам дольше, чем любому другому германскому народу, когда-либо селившемуся на римской территории, удавалось сохранять в неприкосновенности свою этническую самобытность, независимость и язык.

В Италии характерной для них социальной единицей была fara, или группа семей, живших на военном положении в каком-нибудь укрепленном пункте, откуда можно было организовывать набеги на соседние территории, и где можно было сосредотачивать и распределять добычу. Нет сомнения, что fara, до-итальянские по времени своего происхождения, видоизменились в результате контакта с высокоразвитой цивилизацией Италии; но их сохранение указывает на убежденность лангобардов в необходимости сохранения своих исконных институтов семьи, которые фактически были одним из способов выживания [10] Наиболее ранние поселения, вероятно, создавались на основе крепостей (castra), захваченных у римлян и византийцев, как и древнейшие поселения франков в Belgica Secunda. . Только к двенадцатому веку слово fara получило значение «род». Другими словами, кровные отношения, более глубинные, нежели те формы, которые привнесло в общество наследственное владение землей, даже на тот момент еще не были полностью утрачены из виду. Этой картины не опровергает и археология. Древнейшие в Италии погребальные клады лангобардов, как и в Паннонии, являются чисто германскими и очень напоминают захоронения всех прочих германских народов языческого периода, включая остготов. Возможно, они не дают нам права говорить о самобытном искусстве лангобардов, но они действительно говорят нам о народе, еще полукочевом, зажатом между владениями людей, чьей цивилизации они еще не были в состоянии подражать. Говоря словами Бери, умом они все еще были в лесах Германии.