Елена Стасова - Страницы жизни и борьбы

Кто были разносчиками в то время? Главным образом студенческая молодежь. В Петербургский комитет входил тогда представитель от высших учебных заведений (от студенческой молодежи). Студенчество нам помогало в очень многих отношениях. Они давали квартиры для явок. Явки были в столовой Технологического института, в Военно-медицинской академии, в столовой Петербургского университета [9] Устроить явку в университете помог студент Ш. Элиава. и на многих частных квартирах.

Студенты в своих общежитиях устраивали на ночь товарищей, которые приезжали из-за границы или из провинции и, как нелегальные, не имели возможности где- либо остановиться, так как не имели паспорта. Некоторые студенты хранили литературу в общежитиях.

На мне лежала и обязанность печатания листовок. Мы должны были их печатать на гектографе. Но при покупке гектографической массы частными лицами их квартиры стали бы известны и, следовательно, за ними был бы надзор. Это лишило бы нас возможности что-нибудь печатать. Поэтому гектографическую массу мы должны были варить сами. Для этого надо было иметь желатин и глицерин. Желатин было легко купить, но глицерин в аптеках продавался только в определенном и ограниченном количестве. Чтобы сварить гектографическую массу, надо было, следовательно, поручить ряду товарищей приобрести достаточное количество глицерина.

С бумагой тоже были затруднения. Чтобы не вызвать подозрений, надо было обойти ряд магазинов, собрать бумагу, потом нагрузить ее на себя и отнести туда, где печатались листовки. Я вспоминаю одну майскую листовку 1901 г. Тогда, перед майскими днями, полиция произвела очень много арестов, и были, конечно, арестованы некоторые члены Петербургского комитета. Для того, чтобы показать, что Петербургский комитет существует (хотя он влачил в то время жалкое существование, потому что мало было ответственных работников), мы решили распространить листовки и даже разослать их по почте таким именитым адресатам, как обер-прокурор Победоносцев, министр внутренних дел Дурново и т. п.

Нас собралось несколько человек: работавшая с нами учительница Мария Ивановна Девель, учительница воскресной школы Вера Петровна Майкова и я. Часов до 12 ночи мы написали до 50 конвертов и вложили листовки. Затем мы вдвоем с Майковой должны были уйти и опустить все эти письма. Нельзя было опускать близко от квартиры Девель, чтобы не навести на след этой квартиры, которой мы часто пользовались для разных дел. По штемпелю почты на конвертах полиция могла бы взять на подозрение весь близлежащий район. Мы шли по разным улицам и опускали конверты в разные ящики. Пришла я домой около часу или двух ночи. Встречает меня брат и говорит: «Кто-то из твоих оставил записку и на словах еще сказал, чтобы завтра к 7 часам утра доставить на Путиловский завод фельдшерице Лидии Николаевне Бархатовой [10] Л. Н. Бархатова — член КПСС с 1903 г., окончила Рождественские курсы, затем работала фельдшерицей на Путиловском заводе. Впоследствии вела революционную работу в Баку и Москве. В настоящее время — персональный пенсионер. знамя для демонстрации».

Пришлось в 5 часов утра встать, уйти уже не с парадного, а с черного хода, чтобы не обратил внимания швейцар, найти ночного извозчика и поехать опять туда же — к Марии Ивановне Девель, которая приготовила знамя. Приехала к ней, подняла ее с постели, обмоталась этим красным знаменем, нашла ночного извозчика, доехала до Л. Н. Бархатовой, и к 8 часам утра я уже была дома.

Кроме квартир для явок, для складов, для собраний, нужны были квартиры для ночевок. Одной из таких была квартира покойного президента Академии наук СССР В. Л. Комарова. Квартира была удобна тем, что входы в нее были с разных сторон. Его же адресом мы пользовались для получения писем.

Местом хранения литературы была мастерская скульптора И. Я. Гинцбурга в Академии художеств на Васильевском острове. Вход в Академию тоже был с разных сторон, а литературу удобно было хранить внутри бюстов и статуй.

В Академии художеств была также явка на постоянной выставке, где работала секретарем член нашей организации Леонтович. Явка эта была безукоризненной. Но был случай, когда я должна была встретиться там с М. М. Эссен и не встретилась. Мы обе долго ходили по выставке, да так друг друга и не нашли. Дело в том, что я была одета, как элегантнейшая дама — на мне была шикарная шляпа, отделанная соболем, вуалетка, лорнет в руках. В конце концов я пришла к Леонтович и говорю ей: «Нет Эссен». Она отвечает: «Эссен думала, что увидит курсиху, а тут такая элегантная дама».

На мне лежало также получение «Искры» из-за границы. Кроме посылок, отправляемых железнодорожным транспортом, мы получали ее и в письмах. Адреса для таких писем и вообще для корреспонденции из других городов России и из-за рубежа были у нас во всех частях города.

Многие теперь не имеют понятия, что представляла собой корреспонденция того времени. Между II и III съездами партии в адрес Н. К. Крупской поступало до 300 писем в месяц. А что значило тогда написать письмо, например, Ильичу? Прежде всего надо было написать текст письма, который должен был дойти до Ильича. Затем следовало подчеркнуть все те места, которые надо зашифровать. Затем зашифровать все отмеченные места. После этого необходимо было все зашифрованные места проверить. Если бы при шифровке была сделана ошибка, нельзя было бы разобрать написанное. Затем писалось внешнее письмо на каком-либо иностранном языке. Ведь Н. К. Крупская не могла получать письма на свой адрес, так как, конечно, их квартира была под наблюдением и все письма из России вскрывались и просматривались (перлюстрировались). Поэтому письма направлялись и в Германию, и в Англию, и во Францию, а уже оттуда пересылались Крупской. Надо было написать такое письмо, которое не обратило бы на себя внимания. Так было и при переписке в России, и мне не раз приходилось ругать людей за то, что они писали такие письма: «Милый друг, я твое письмо получил, за что благодарю, сейчас писать не могу». В то время 7 копеек (стоимость почтовой марки) были большие деньги, и полиция, когда вскрывала письмо, конечно, обратила бы внимание на такой текст. Письмо надо было написать продуманно. И, наконец, последняя процедура — между строк внешнего письма химией написать то, что было написано с зашифровкой. Времени на это уходило много, и можно себе представить, какая огромная работа лежала на Н. К. Крупской и на тех двух помощниках, которые у нее были.

Шифром переписки с Надеждой Константиновной у нас была басня Крылова «Дуб и трость», потому что в этой басне есть решительно все буквы алфавита. Так как мы часто пользовались этим шифром, мы знали наизусть, в какой строчке какая буква стоит. Это важно было потому, что, как бы чисты у вас ни были руки, если вы каждый день проводите пальцем по строкам, то какие-то следы остаются на книжке и в конце концов страница пачкается. Мы с Надеждой Константиновной все же из предосторожности писали басню на отдельной бумажке, а потом по ней шифровали.