Елена Стасова - Страницы жизни и борьбы

Были и другие способы шифровки. Когда на явку приходили товарищи и приносили с собою различные адреса, взять их в написанном виде с собою я не могла. Я не уверена была, что по дороге меня не задержит полиция, поэтому мне надо было адрес зашифровать. Для этого у меня, как и у других товарищей, был свой собственный шифр. Он составлялся из семи слов, содержащих все буквы алфавита.

1. Телефония.

2. Привычка.

3. Хитрюга.

4. Будущее.

5. Мездра.

6. Сцепщик.

7. Женшень.

Каждая буква обозначалась в шифре двумя цифрами: порядковым номером строки и местом, которое буква занимала в слове. Так, например, буква Л в моем шифре обозначалась цифрой 1–3 (1-я строка, 3-я буква). Кроме того, я могла менять шифр, например, назвать первую строчку восьмой, потом пятнадцатой, потом двадцать второй. Один раз буква Ф может быть 1–5, другой — 8–5, третий — 22-5.

Я шифровала так же быстро цифрами, как писала бы буквами, так как, конечно, знала наизусть — в какой строке какое место занимает буква. Вот образец зашифрования слова провокатор —2134162416675633, 15622. Как видите, сплошной ряд цифр и только в одном месте стоит запятая. Это для того чтобы показать, что 15 это не 1-я строка, 5-я буква, а 15-я строка, 6-я буква.

Вначале, когда адресов было немного, я их прятала очень просто: писала на очень тонкой папиросной бумаге и вкладывала в корешок какой-либо книжки в своей библиотеке. Но, когда адресов накопилось много, надо было изобрести что-то другое. В Петербурге была адресная книга, которая называлась «Весь Петербург». Когда старый год кончался, я забирала книгу у родителей и в нее записывала адреса, но также шифром. На определенной странице с левой стороны в строчке я ставила легонькую точку, обозначавшую числитель. С правой стороны в той же строчке я ставила опять-таки легонькую точку — это был знаменатель. Условный шифр был знаком моему преемнику на случай моего провала. Ему же была известна и та страница, с которой я начинала свою запись, и, таким образом, он мог получить все адреса. А шифр был тот же — из 7 строк.

Кроме переписки с Россией и с Ильичем, на мне лежала обязанность получения паспортов. Это тоже было не простое дело. Но в этом очень помогал нам двоюродный брат М. И. Калинина — старший дворник Конон Савченко, живший недалеко от меня. Он был на хорошем счету у полиции. Все старшие дворники, как и швейцары, состояли на службе у полиции и, следовательно, за ними не следили. И когда случалось что-нибудь экстренное, например, нет у меня явки, нет возможности спрятать на ночь приезжего, я спокойно шла к Конону, и он в дворницкой прятал приезжего.

Когда кто-нибудь из жильцов дома умирал в больнице, на обязанности старшего дворника лежало получить обратно его паспорт. Все паспорта покойников, которые приходились на Конона и его ближайших друзей — старших дворников, он давал нам. Это были так называемые «железные паспорта»: если бы поступил запрос по месту выдачи, выдан ли паспорт на имя такого-то, то ответ был бы утвердительный. Значит, человек может спокойно жить по этому паспорту. Когда Конон ходил в больницу получать паспорта покойников, некоторые соседние дворники просили его: «У меня такой-то помер, возьми его паспорт». А он, когда возвращался, говорил: «Знаешь, твоего паспорта нет, потеряли его». А сам, конечно, сохранял его для партии.

Кроме всего этого, нужно было еще иметь деньги для работы, а денег-то у нас и не было. Каким же образом мы их доставали? Во-первых, студенты нам очень помогали. Официально они устраивали концерты для неимущих студентов. Но как из этих сумм получить деньги? Нужно ведь отчитаться по количеству проданных билетов. Тут нам помогали рабочие типографий. Они печатали билеты в двойном количестве. Мы отчитывались в меньшем количестве проданных билетов, а остальные оставляли себе. Кроме того, устраивался буфет и продавали не только чай, но также коньяк и водку, что было запрещено. Водку и коньяк наливали в чайники: под видом кипятка — водку, а под видом чая — коньяк.

Другой доход был от устройства лекций в частных квартирах. Такие лекции часто устраивались у нас на квартире. Мои родные охотно содействовали их устройству. Из большой комнаты — зала выносилась вся мебель, ставили стулья в ряды, и приглашались гости. Текст приглашения: «Поликсена Степановна и Дмитрий Васильевич Стасовы просят Вас пожаловать в такой-то день и такой-то час на чашку чая». Приглашение оплачивалось. Обыкновенно тот, кому поручалось раздать их, получал деньги; но можно было уплатить деньги и придя на лекцию. Для этого в передней ставился поднос. Кто-нибудь должен был дежурить в передней и, если бы пришла полиция, немедленно прятать деньги в карман. Я помню одну лекцию Туган-Барановского на нашей квартире. Как раз на эту лекцию нагрянула полиция с черного и парадного ходов, задержала всех и переписала. В числе посетителей у нас была тогда и графиня Панина, родственница князя Вяземского, начальника удельного ведомства. Тот поднял бучу. «Как! Мою двоюродную сестру — графиню Панину смели переписать…» И вот Вяземский напустился на Клейгельса (петербургского градоначальника) [11] Про них обоих было сложено несколько строк по поводу демонстрации на Казанской площади: Смирно! Стой! — кричит удельный. Бей! руби! — кричит бездельный Клейгельс генерал. и требовал его извинения. Клейгельс звонил моему отцу и извинялся.

Помню другой случай. Была такая же лекция у присяжного поверенного О. О. Грузенберга. На ней А. М. Горький впервые читал своего «Человека». Впечатление было необыкновенное, и присутствующие хотели, чтобы он прочел «Человека» после чаепития второй раз. За чаепитием жена Грузенберга, ухаживая за Алексеем Максимовичем, сделала ему сандвич с каким-то очень острым сыром, которого Алексей Максимович, очевидно, никогда в жизни перед тем не ел. Я сидела против него и увидела, как он взял сандвич в рот и не знает, что делать. Выплюнуть? — Неприлично. Проглотить? — Нет мочи. Наконец, он проглотил. Я расхохоталась. Жена Грузенберга спрашивает: «Что такое, Алексей Максимович? Я еще Вам сделаю». «Нет, нет, — сказал он с ужасом, — я совсем сыт, я возьму печенье…»

Для получения денег мы издавали кое-что. На моем процессе в Тифлисе в 1913 г. были перечислены очень любопытные вещи, выпущенные нами в Петербурге. Помню, мы распространяли стихи «Лес рубят», посвященные событиям 1901 г.: