Игорь Макаров - Выстрелы в Сараево [Кто начал большую войну?]

В посольстве, понятное дело, царило больше оцепенение. В расположенной на первом этаже рабочей комнате посланника я нашел фон Гизля с супругой и трех сотрудников посольства. После краткого приветствия посланник торопливо изложил мне сжатую предысторию сенсационного случая, которая в его изображении выглядела так:

«Сегодня после обеда Гартвиг по телефону обратился ко мне с вопросом, может ли он тем же вечером нанести мне визит. Само собой разумеется, ответил я, его визит желанен в любое время, после чего он пообещал зайти сегодня в девять вечера. Сразу же после девяти Гартвиг явился, и я принял его здесь, в своем рабочем кабинете. Сначала мы разговаривали стоя. Посланник Гартвиг пришел, дабы в самой решительной форме принести протест по поводу обвинений в том, что на поминальной службе по престолонаследнику Францу Фердинанду, в католической кирхе посольства в Белграде, он повел себя некорректно, явившись якобы с запозданием и не в парадном мундире. Также Гартвиг протестовал против столь же неосновательного подозрения в том, что в те же дни он устроил званый обед и не приспустил флаг русской миссии. Гартвиг подчеркнул при сем, что на богослужение он явился при полном параде, с лентой Большого креста ордена Франца Иосифа, который постоянно носил с особой гордостью. Кроме того, он осведомился у бельгийского посланника Михота, как долго нужно держать флаг приспущенным, на что господин Михот ответил, что после похоронной церемонии, которая прошла в Вене пополудни 3 июля, официальный траур прекратился.

Поскольку Гартвиг все более возбуждался, — продолжал посланник Гизль, — я попытался успокоить его, заявив, что его заверения будут восприняты в Вене с большим удовлетворением. На этом наш официальный разговор окончился, и мы присели на кожаные диваны. Гартвиг, между тем, успокоился; я поинтересовался, подать ли ему чай, что-то еще или, может быть, он желает сигарету. Отказавшись от всего, он закурил свою сигарету, попутно извинившись, что не выносит никакие другие. В последнее время он чувствует себя не вполне здоровым, сказал Гартвиг, и в следующий четверг планирует отправиться в Наухайм, чтобы там пройти обстоятельный курс лечения. Собственно говоря, он должен был еще раньше выехать на лечение.

В этот момент Гартвиг схватился правой рукой за сердце, коротко вскрикнул «Ах!» и опустил голову. В первый момент я подумал, что он просто сделал некий жест. Но поскольку Гартвиг оставался неподвижным, я понял, что причиной тому его недомогание; вскочив, я пытался удержать Гартвига, чье тело начало соскальзывать с дивана на пол, и тут же позвал камердинера, стоявшего в коридоре у двери; на шум с первого этажа прибежала и моя жена. Я вызвал доктора Рибникара (он жил поблизости), а также двух лучших терапевтов: доктора Симоновича и доктора Николаевича.

Тем временем моя жена с помощью слуги пыталась привести Гартвига в сознание. Она клала ему лед и эфирные компрессы, опрыскивала грудь водой и растирала артерии. Все было, однако, напрасно: в тот момент, когда доктор кар вошел в комнату, Гартвиг испустил дух. Предпринятые Рибникаром и явившимися вслед за ним докторами Симоновичем и Николаевичем меры по реанимации остались безуспешными. Когда Гартвиг умер, я взглянул на часы: до половины десятого оставалось пять минут. Дочь Гартвига, явившаяся почти тут же, уже не застала своего отца в живых. Сразу же после смерти Гартвига моя жена по православному обычаю зажгла свечу и положила на грудь покойному икону Богородицы. Я попросил сербского полицайкомиссара в точности зафиксировать обстоятельства случившегося, после чего тело было переправлено в русскую миссию».

— И как было в городе воспринято известие? — спросила меня баронесса Гизль.

— Разумеется, оно вызвало большую сенсацию, — ответил я. — Ваше превосходительство знает о том, как любим Гартвиг в Белграде, и этот трагический случай, когда именно здесь, в австро-венгерском посольстве, он так внезапно умер, сделало это событие еще более сенсационным и стало поводом к различным слухам.

— К каким слухам? — мгновенно переспросила баронесса.

— Ну, вот говорят … — я помедлил, не решаясь в эту, и без того тяжелую и мучительную для посланника и его супруги минуту передать им еще один ужасный слух, который уже вертелся на языке многих белградских бюргеров. Произошла маленькая пауза; все взгляды были устремлены на меня, и, мне кажется, я прочитал в глазах баронессы одну тихую мольбу: пощадить ее супруга. Но было уже слишком поздно. Дрожа от возбуждения, посланник Гизль вскочил, ударил рукой по столу и воскликнул:

— Уж не хотят ли обвинить императорского и королевского генерала в убийстве?..

Как только это страшное слово сорвалось с губ посланника, я понял, что самым умным выходом было бы тотчас сказать все, как есть.

— Ваше превосходительство не должны волноваться; офицерское звание ни при чем. Ваше превосходительство— посланник Монархии. И понятно, что в нынешних столь напряженных обстоятельствах смерти русского посланника, когда рок судьбы привел к столь горестным последствиям, появился повод к ужасным обвинениям. Сенсационное известие о смерти Гартвига породило злой слух: Гизль отравил Гартвига!

Это сообщение вызвало сильнейшее замешательство: все присутствующие дали выход своему негодованию в возгласах «неслыханно», «мерзко», «возмутительно» и тому подобных выражениях. Как только общество немного успокоилось, слово взял посланник Гизль, что далось ему с видимым усилием:

— Столь ужасна эта клевета, — сказал он, обращаясь ко мне, — и я благодарю вас, что вы дали мне возможность убедить вас в бессмысленности этого наглого подозрения. Я уже говорил вам, что покойный отказался от предложенного угощения и от сигарет. Как вы видите (при этом посланник указал на пепельницу), эти два сигаретных окурка— остатки русских сигарет, которые выкурил Гартвиг. Тем самым опровергается само подозрение в том, что я мог ему дать отравленные сигареты.

Баронесса Гизль постаралась успокоить своего супруга; я же выразил мнение, что влиятельные фигуры в Сербии, конечно, не примут это всерьез. Фатум в этом деле — та злая случайность, что Гарт вига именно в этом помещении настигла смерть; в широких же народных массах в любом случае укрепится вера в то, что Гартвиг умер неестественной смертью [228].

Уже 30 июня городская община на внеочередном заседании, посвященном памяти Н. Г. Гартвига, приняла решение назвать именем русского посланника одну из столичных улиц. Выбор пал на Белградскую улицу, одну из главных артерий, которая соединяет Славию с улицей короля Александра. 1 июля 1914 года в газете «Политика» появилась следующая заметка (как часть отчета о похоронах Гартвига).