Анатолий Терещенко - Разлом. Белый и красный террор

Третье, широко известное покушение, произошло 30 августа 1918 года в Москве на заводе Михельсона. Эсерка Фанни Каплан (сегодня только «выявилось», что она была полуслепая) совершила три выстрела в Ленина. Этот террористический акт стал искрой в загазованной страстями и боевыми действиями России. Советская власть объявила белым красный террор.

Но чаще первым актом красного террора называют убийство в Мариинской больнице двух депутатов Учредительного собрания — Шингарева и Кокошкина. Их лишила жизни 7 января 1918 года группа пьяных матросов. Однако эти убийства вовсе не отражали государственной политики — это был всплеск «беспощадного русского бунта».

Кстати, власть в то время вела себя сдержанно. Она отпустила под честное слово казацких атаманов Петра Краснова и Андрея Шкуро, готовивших кровавую расправу в Петрограде. А зря — пустили они кровушки российской и в годы Гражданской, и в Великую Отечественную. После Победы, а точнее — 16 ноября 1947 года по решению Военной коллегии Верховного суда СССР они были казнены.

Лидеру черносотенцев и руководителю очередного заговора Владимиру Пуришкевичу «впаяли» всего 4 года исправительных работ, отпустив его через три месяца из-за болезни сына. Меньшевик Давид Далин вспоминал:

«Первые 5–6 месяцев советской власти продолжала выходить оппозиционная печать, не только социалистическая, но и откровенно буржуазная…

На собраниях выступали все, кто хотел, почти не рискуя попасть в ЧК. Советский строй существовал без террора».

Смертная казнь была отменена еще при Временном правительстве, затем введена только на фронте. Но проходивший в Петрограде с 7 по 9 ноября 1917 года Второй Всероссийский съезд Советов ее полностью отменил.

С разгаром гражданских баталий декретом от 21 февраля 1918 года «Социалистическое Отечество в опасности!» Совнарком предоставил чекистам право использовать смертную казнь против контрреволюционеров и уголовников, застигнутых на месте преступления. До конца месяца расстреляли восьмерых грабителей-бандитов и одного немецкого шпиона, но вплоть до августа по политическим статьям в Петрограде не был казнен ни один человек.

Но тут справедливости ради следует признать, что на местах все же были случаи политических расправ. В основном этим кровавым делом занимались не большевики, а региональные царьки — полевые командиры из числа эсеров. Получается, что махновщину рождали не только казаки Екатеринославского анархиста атамана Махно.

Та атмосфера, которая окружала губернский город Екатеринославль в годы Гражданской войны, была одинаково характерна для большинства сел и хуторов послереволюционной России: большевики, бандиты, добровольцы, атаманы, дезертиры, нищие, беспризорные, матросы, солдаты…

Стрельба, воровство, грабежи, трибуналы, казни.

Для иллюстрации этого периода хочется обратиться к описанию автором махновщины в его книге «Смерш в Тегеране», посвященной одному из героев Тегерана 1943 года военному контрразведчику, генерал-майору Николаю Григорьевичу Кравченко.

«…Жилось сельчанам не здорово, каждая новая власть, проходившая обозами или пролетающая эскадронами, одинаково грабила дома «голубых рабов». Так называли местных землепашцев, дни проводивших на полевых работах. Поэтому пряталось в земле все то, что могло быть экспроприировано непрошенными гостями. Особенно боялись отчаянных и пьяных махновцев — гуляйполевцев.

Отец Николая трудился на злачном месте, как говорили завистники-соседи, — поваром в столовой, поэтому иногда баловал родных сэкономленными «излишками калорий»: то сахарку принесет, то десяток картофелин захватит, то кусочком сала одарит семью.

— Эти «излишки калорий» — результат усушек и утрусок, — улыбался он супруге, выкладывая на стол деликатесы.

— Ой, смотри, а то сраму не оберешься, если прихватят тебя с этими «излишками», — корила его жена. — А то посадють, тогда без тебя нам всем гаплык.

— Глупости ты мелишь, шо я ворюга якойсь? Так енто излишки стола — не пудами же ношу, а крохами.

— Все равно будь осторожен.

— Не забывай, милая, меня часто одаривает и сам хозяин столовой, — пытался оправдаться Григорий.

— Тебе виднее.

Часто наведывались проездами в Котовку атаманы. Но самыми впечатляющими были визиты отрядов батьки Махно.

— Коля, принеси дровец и разожги плиту, — попросила мать.

Он тут же побежал в небольшой сарайчик, где лежали солома для растопки, валежник и поленья всегда сухих дров. Отец держал под контролем топливный вопрос. Всегда заготавливал дровишек впрок.

Через полчаса плита гудела — тяга была отменная. Выложил ее друг отца — печник Спиридон Макуха.

— Такого мастера в округе не сыскать, — часто именно так рекомендовал его селянам Григорий.

Сидя у печки, Николай разомлел. Щеки сделались розовыми от жары. И вдруг он услышал свист на улице.

«Так свистеть может только Гриша», — подумал Николай и бросил просящий взгляд на мать.

— Небось, снова Гришка приглашает?

— Ага, а как вы угадали?

— Трель твоего соловья уже изучила. Ну, иди, иди, только погуляй — и домой. Сам видишь, сумасшедшие махновцы колобродят.

— Ой, спасибо, мама.

Николай выбежал на улицу. У разлапистой яблони возле калитки стоял улыбающийся Гришка Проценко.

— Идем к махновцам… За десяток груш Славке дали выстрелить из винтовки. Может, за яблоки они и нам дадут пальнуть в небо. Ребята набили картузы краснобокими ароматными плодами и помчались в сторону остановившегося обоза.

Гришка был постарше Николая на несколько лет, что в детстве всегда заметнее — идет ведь интенсивный рост.

Завидев на повозке полусонного с закисшими глазами махновца с видавшим виды карабином, Гришка подошел к нему и предложил яблоки за выстрел.

— А ну покажи их. Сладкие или кислятина?

— Сладкие, дядьку!

Махновец взял картузы с яблоками, высыпал их на сено, а потом грызнул со смачным хрустом плод.

— Фу, они у вас кислые.

— ???

— Кислятину принесли мне.

— Дайте выстрелить?

— Шо-о-о? Марш отсюда, сопляки, — и замахнулся плеткой на обескураженных ребят, которые тут же ретировались — попросту убежали.

Вечером, придя с работы, отец рассказал жене о ЧП, произошедшем в столовой.

— Зашли шестеро бандитов в столовку. Вонючие, замурзанные, при оружии и с патронными лентами наперекрест. Поставили четверть мутного самогона на стол и как закричат: «Стол, суки, накройте!..»

Ну официантки и подсуетились. Угостили всем, что было. Они и начали колобродить: пили и жрали долго, а потом с пьянки стали палить в потолок из револьверов и винтовок. Поставив одного у входных дверей, они решили расслабиться плотью. Перепортили всех наших молоденьких бабенок. В ход пошли не только молодицы, но и бабка Прасковья, а ей уже за семьдесят. Нарезвились пятеро, а потом, подождав пока «отдохнет» шестой, покинули столовую. Хорошо, что еще пулями не побили стекла в окнах, а то бы было мытарство — стекол нынче нигде в округе не достать.