Юрий Андреев - Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации

И все же это сходство двух переломных периодов греческой истории не означает их полного тождества. Совершенно различными были и их историческая природа, и их окончательные итоги. В одном случае (архаическая эпоха) перед нами — типичный кризис роста или конвульсии, сопровождающие рождение новой цивилизации. В другом случае (ситуация IV в.) мы видим уже начало ее предсмертной агонии, которая, как это бывает и в живой природе, повторяет некоторые внешние признаки родовых схваток. [170] Некоторые историки как у нас в стране, так и за рубежом склонны трактовать кризис IV в. как своеобразную болезнь роста греческой цивилизации, имея в виду прежде всего, что развитие ее экономической базы еще и в то время продолжало идти по восходящей линии. Но это — явное заблуждение. Рост рабовладельческой экономики и в IV в., и еще позже в III—II вв. до н. э. шел во многом уже по инерции просто потому, что в то время еще не было никаких внешних сил, которые могли бы его остановить. Но все это материальное процветание имело своей оборотной стороной глубокий духовный упадок греческого общества — ситуация, во многом напоминающая то состояние, в котором современная западная цивилизация оказалась в XX в. Или если вновь прибегнуть к терминологии Л. Н. Гумилева, то можно было бы определить ситуацию VII—VI вв. как фазу «пассионарного подъема», а ситуацию IV в. как фазу «пассионарного перегрева и надлома». И там и здесь мы наблюдаем резкую активизацию жизнедеятельности греческого этноса, сопровождавшуюся особого рода эмоциональным возбуждением (экстазом или эйфорией), которое может быть понято и как невротический транс. Но в одном случае это возбуждение было признаком духовного здоровья этноса, признаком избыточности его бурлящих, переливающихся через край жизненных сил, тогда как в другом случае оно могло свидетельствовать скорее о начинающемся истощении этих сил, о тяжелом духовном недуге, в котором нашла свое выражение уже давно накапливавшаяся в его генах историческая усталость. В первую очередь на это указывает сам исход кризиса. В конце архаической эпохи он нашел свое конструктивное разрешение в новой форме социальной и политической организации общества. Этой формой стал полис, в рамках которого грекам удалось хотя бы на время снять терзавшее их невротическое напряжение и хотя бы иллюзорно обрести состояние внутренней гармонии и успокоения. В IV в. такую оптимальную форму социума, которая могла бы сменить обветшавший полис и взять на себя его функции, найти уже не удалось, по крайней мере, в пределах самого греческого мира. Полис, несмотря на все пережитые им потрясения, еще и в III—II вв., т. е. в эпоху эллинизма, продолжал оставаться основной структурной ячейкой греческой цивилизации. Правда, это был во многом уже совсем другой полис, вместе со всем этносом претерпевший глубокое внутреннее перерождение, растерявший значительную часть своей жизненной энергии и обреченный влачить довольно жалкое существование в состоянии своего рода анабиоза.

Нельзя упускать из вида и еще одно важное различие между историческими ситуациями VII—VI вв. и IV в. до н. э. Как мы уже знаем (см. гл. 6), архаический греческий полис возник в процессе преодоления раздиравшего тогдашнее греческое общество стихийного индивидуализма. По своей исторической сути и своим задачам это был союз индивидов, первоначально разрозненных, но затем объединившихся во имя великой общей цели, которая заключалась для них в ту пору, прежде всего, в героическом противоборстве с враждебным внешним миром и в достижении посредством этой борьбы общего благополучия или, как говорил Аристотель, счастья и общей же славы в веках. Основной конструктивный принцип этого союза состоял в признании приоритета интересов государства или, что то же самое, гражданской общины перед интересами отдельного индивида при максимальном обеспечении и защите этих последних. Изучая историю Греции в IV в. до н. э., мы видим начало обратного процесса. Происходит распад гражданского коллектива полиса не столько, правда, на формально-правовом, сколько на духовно-нравственном уровне. Личность вновь, как это было когда-то в эпоху послемикенского регресса (конец II—начало I тыс. до н. э.), начинает высвобождаться и дистанцироваться от социума. Но теперь она уже не может разумно использовать свою свободу, ибо оказывается неспособной к конструктивному взаимодействию с другими индивидами и, стало быть, обреченной на одиночество в огромном чуждом ей мире.

В нашем распоряжении имеется целый ряд фактов, свидетельствующих о том, что в IV в. в греческом обществе шло непрерывное нарастание настроений политической апатии, что граждане все чаще под разными предлогами уклонялись от участия в делах государства и стремились уйти в частную жизнь. Как было уже замечено (см. гл. 4), проблема резкого снижения политической активности гражданской массы во весь свой рост встала перед афинской демократией уже в последние годы Пелопоннесской войны и в дальнейшем на протяжении всего IV в. уже никогда больше не теряла своей актуальности. Заманить народ на собрание для обсуждения самых насущных вопросов государственного жизнеобеспечения теперь удавалось лишь с помощью так называемой «диеты» — платы за участие в заседании, которая постоянно росла сообразно с общим ростом тарифов за услуги. Еще труднее было заставить афинских граждан выполнять их главную обязанность перед государством — нести военную службу. В речах ораторов той эпохи постоянно слышатся сетования на крайне низкий уровень политической сознательности народной массы, на острую нехватку в ее среде патриотического воодушевления и готовности встать грудью на защиту отечества. Впрочем, эта беда коснулась не только афинян. В 380 г. до н. э. государства, входившие в состав Пелопоннесского союза во главе со Спартой, были вынуждены предоставить всем желающим право откупаться от военной службы в том случае, если войска отправлялись в поход за пределы европейской Греции. Именно этот упадок гражданского патриотизма и вынуждал греческие полисы все чаще и чаще обращаться к услугам наемных военачальников и их солдат. Однако нередко народ заходил в своем групповом эгоизме так далеко, что не только сам отказывался служить в сухопутных войсках или на флоте, но и не хотел давать деньги на ведение войны хотя бы и чужими руками. В самый разгар борьбы Афин с Македонией за контроль над черноморскими проливами Демосфену, тогдашнему руководителю афинской внешней политики, лишь с огромным трудом удалось убедить своих сограждан в необходимости передачи на военные нужды и в том числе на постройку новых кораблей для военного флота хотя бы части тех денег, которые хранились в это время в так называемой «зрелищной кассе» (феориконе) — специальном фонде, созданном для оплаты приобретаемых гражданами театральных билетов. Когда за несколько лет до этого некий Аполлодор выступил с аналогичным предложением, народ усмотрел в этом злодейское покушение на самое священное из своих прав и приговорил смельчака к штрафу в один талант.