Юрий Андреев - Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации

Все эти побуждения, частью осознанные, частью действовавшие на подсознательном уровне, и создавали тот «категорический императив», который заставлял греков упорно держаться за свою независимость и блокировал любые попытки их объединения в масштабах всей страны или хотя бы большей ее части. Можно, наверное, сказать, что сам греческий менталитет был устроен так причудливо, что, пока этнос был еще молод и полон сил, вся его избыточная духовная мощь работала скорее на разъединение, чем на объединение. Когда же началось старческое увядание со всеми сопутствующими ему скорбями и недугами и проблема политического сплочения страны встала с особой остротой, на ее решение уже не оставалось ни сил, ни воли, а самоубийственная инерция разобщенности продолжала действовать, рождая все новые и новые междоусобные войны. «Чудовищное внутреннее напряжение, — писал Ницше, — разрядилось в страшной и беспощадной внешней вражде: городские общины терзали одна другую, чтобы граждане каждой из них обрели покой от самих себя». Заколдованный круг междоусобиц и гражданских смут удалось, да и то лишь на время, разорвать царям Македонии. Но исцелить греческий народ от поразившего его тяжелейшего духовного недуга не могли и они. И после смерти Александра (323 г. до н. э.), после того как «центр тяжести» мировой истории снова резко сместился на восток — в Пергам, Антиохию на Оронте, Александрию Египетскую, города, ставшие центрами нового эллинистического миропорядка, греческая цивилизация продолжала свое неуклонное движение навстречу гибели. Такова была страшная цена, которую грекам пришлось заплатить за их беспримерный прорыв в будущее, за пережитое ими и неведомое их соседям чувство свободы и гармонии.

Когда, читая общий курс истории античного мира, расстаешься с классической Грецией и переходишь к эпохе эллинизма, возникает ощущение решительной смены всей системы пространственно-временных координат. Мир внезапно становится огромным, раздвигаясь по всем направлениям розы ветров. Сообразно с этим меняется геополитическая значимость наполняющих его народов и государств. Маленькая замкнутая в себе Европа вырастает на наших глазах, превращаясь в безграничную Евразию. Вероятно, нечто подобное испытали и сами греки, пережившие бурные годы завоеваний Александра Великого и еще заставшие начало новой исторической эры, выросшей из этих походов. Известный оратор Эсхин так выразил общие чувства своих современников в речи, обращенной к афинской эклексии: «Мы переживаем исключительный период мировой истории. История наших дней должна показаться сказкой грядущим поколениям. Персидский царь, который еще недавно требовал от эллинов „земли и воды" и осмеливался называть себя в своих письмах владыкою всех людей от восхода до заката солнца, этот же самый царь борется теперь уже не за владычество над другими, а за собственную жизнь. Фивы, соседние нам Фивы, в один день были исторгнуты из сердца Эллады... Несчастные лакедемоняне, которые некогда заявляли претензии на верховенство над эллинами, теперь в знак своего поражения будут посланы к Александру как заложники на полную волю победителя, перед которым они так тяжело провинились, а их участь будет зависеть от его милосердия. А наш город, убежище всех эллинов, куда прежде стекались посольства со всей Эллады, чтобы просить у нас помощи, каждое для своего города, он борется теперь уже не за гегемонию в Элладе, а за собственный клочок земли».

Старый греческий мир представлял собой скопище миниатюрных городов-республик, ютившихся в тесных долинах, на маленьких островках, мысах и горных плато. Сообразно с размерами этих государств и все вообще здесь было очень небольшим: дома горожан, их земельные наделы, городские площади, храмы, даже самые монументальные, статуи богов и т. д. В III в. до н. э. грек, приехавший из Афин или Коринфа в Александрию Египетскую или Антиохию на Оронте, испытывал примерно то же чувство, которое испытал Гулливер, после Лилипутии попавший в Бробдингнег. Все было грандиозно в этом новом эллинистическом мире: колоссальные государства, простирающиеся чуть ли не на полконтинента, как держава Селевкидов, в ее первоначальном виде лишь с незначительными изъятиями повторявшая Персидское царство; гигантские города с многоязычным, невероятно пестрым населением, численность которого могла достигать одного миллиона человек, как в той же Александрии; невообразимой величины архитектурные сооружения и монументы, в числе которых были и так называемые «чудеса света»: Галикарнасский Мавзолей (монументальная гробница карийского царя Мавсола), Фаросский маяк в Александрии, Колосс Родосский — 36-метровая бронзовая статуя бога Гелиоса; огромные осадные машины и военные корабли, приводимые в движение усилиями тысяч людей; боевые слоны, взятые на вооружение армиями всех эллинистических государств, и многое другое. Все в этом мире как бы бросало вызов эллинскому чувству меры, попирало усвоенные греками законы гармонии и красоты.

Колоссальные богатства, веками копившиеся в сокровищницах восточных царей, теперь разошлись по рукам и были пущены в оборот предприимчивыми греками. Но эта убыль вскоре была восполнена новыми доходами, которые правители эллинистических монархий получали от таможенных пошлин, взимаемых с процветающей торговли со странами, находившимися уже за пределами собственно эллинистического мира, такими как Аравия, Индия, Китай, тропическая Африка, а также от эксплуатации обширных земельных владений, огромных ремесленных мастерских, золотых и серебряных рудников, принадлежавших царям и их сановникам. Всем этим золотом оплачивались огромные наемные армии и флоты, ставшие опорой трона новых эллинистических династий — всех этих Селевкидов, Птолемеев, Атталидов, Антигонидов и пр. На эти же деньги содержались поражающие своей роскошью и великолепием царские Дворцы, особняки и виллы придворной знати, устраивались грандиозные пиры и празднества для народа, с неслыханной помпезностью отстраивались столицы государств и даже сравнительно небольшие провинциальные города. Фантастическая роскошь царских дворов и стремящихся соперничать с ними домов земельных и финансовых магнатов стала безраздельно господствующим стилем жизни. Казалось, ею был пропитан сам воздух этой эпохи. Казалось, сбылись мечты Платона о грандиозных миражах Атлантиды. Сказочное изобилие вошло не только в дома знати. Какая-то, конечно, значительно меньшая его толика досталась и простому народу. Греки, веками прозябавшие в бедности и питавшиеся по преимуществу ячменными лепешками, теперь впервые досыта наелись белого пшеничного хлеба. В некоторых местах его включали даже в рацион рабов.