Юрий Андреев - Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации

Даже своим богам греки не стеснялись приписывать явно мошеннические наклонности, которые в их характере причудливо, конечно, на наш современный взгляд, а для грека вполне естественно и закономерно соединялись с различными проявлениями художественной или технической одаренности. Таков, например, вестник богов Гермес. В одном из так называемых «Гомеровых гимнов» рассказывается, как только что появившийся на свет Гермес, едва выбравшись из пеленок, совершил два замечательных дела: изобрел лиру, соорудив ее из панциря пойманной им черепахи, и украл целое стадо коров у самого Аполлона, причем, чтобы сбить с толку преследователя, нарочно гнал их хвостами вперед. Оба эти «подвига» божественного младенца вызывают у поэта чувство неподдельного восторга и умиления (как-никак, а перед нами памятник греческой религиозной мысли). Сам Аполлон, наконец разыскавший свое стадо и его похитителя, не может сдержать своего восхищения и предрекает проказливому мальчишке великое будущее и звание «гроссмейстера» воровских дел.

Плутовская ловкость и предприимчивость греков были хорошо известны близко соприкасавшимся с ними племенам и народам варварской периферии. Они охотно вступали с греками в коммерческие сделки, покупали у них их превосходные вина, разнообразные ремесленные изделия, даже приглашали их к себе на службу, когда возникала потребность в квалифицированных мастерах, художниках или строителях, но в то же время склонны были смотреть на них свысока как на достойную всяческого презрения породу профессиональных торгашей и мошенников. Это общее мнение о греках, бытовавшее среди варварских народов, удачно выразил Геродот, вложивший в уста персидского царя Кира Старшего такую оценку эллинов (в данном случае спартанцев): «Я не страшусь людей, у которых посреди города есть определенное место, куда собирается народ, обманывая друг друга и принося ложные клятвы». В этих словах заключен прямой намек на греческую агору — место, где устраивались народные собрания, вершилось судопроизводство и в то же время занимались торговлей. В данном случае не так уж важно, что имел в виду Геродот: куплю-продажу различных товаров, предполагающую почти неизбежный обман покупателей продавцами, или же судебные тяжбы, в которых обе тяжущиеся стороны обычно пытались перехитрить и друг друга, и судей. Важна репутация людей бесчестных и лживых, надолго закрепившаяся за греками среди их соседей по ойкумене. Однако если перевести эту оценку из негативного в позитивный план, придется признать, что среди других народов древности греков выделял высокоразвитый интеллект, предприимчивость и необычная для той исторической эпохи жизненная активность.

Изобретательность и предприимчивость были тесно переплетены в характере греков с другой не менее важной чертой — необыкновенной непоседливостью, предрасположенностью к вечной перемене мест. Иногда в одиночку, иногда небольшими компаниями-гетериями, иногда же целыми общинами-полисами они удивительно легко снимались с насиженных мест и отправлялись куда-нибудь за тридевять земель в поисках удачи или еще чаще просто хлеба насущного. Очень легко можно было бы обвинить их на этом основании в недостатке патриотизма. Конечно, как и многие другие народы древности и средневековья (вспомним хотя бы финикийцев, евреев, арабов, скандинавов, бесчисленные кочевые племена евразиатских и африканских степей и пустынь) греки жили по принципу: отечество там, где лучше. Они никогда не были намертво привязаны к той земле, на которой они родились и выросли, тем более что эта земля, как мы видели, нередко становилась для них не матерью, а злою мачехой. Как хорошо сказал А. Боннар: «...Греки сделались мореплавателями в силу необходимости. Вопль голодного брюха оснащал корабли и направлял их в море». Разумеется, здесь сыграла свою роль и исключительная, пожалуй, не знающая себе равных во всем Средиземноморье приспособленность Эгейского бассейна для занятий мореплаванием в те времена, когда искусство кораблевождения делало еще только первые робкие свои шаги. Море плескалось буквально «у порога» чуть ли не каждого греческого городка, и было бы просто безрассудно не использовать те заманчивые возможности, которые оно открывало перед смелыми и хоть немного склонными к авантюрам людьми.

Тем не менее, даже попадая в самые отдаленные концы тогдашней ойкумены, оказываясь то в устье Днепра или Дона среди диких степных кочевников, то на побережье Галлии среди не менее диких кельтских племен, далеких предков теперешних французов, греческие купцы и колонисты никогда не забывали о своей причастности к эллинскому миру, к его культуре и языку, к его общим для всех греков святыням. Более того, именно здесь, среди чуждых языков и наречий, среди диковинных, а иногда отвратительных для эллина варварских обычаев и нравов это чувство кровной связи со своей далекой родиной, со своим народом переживалось особенно остро и напряженно. Можно сказать, что греки всюду возили за собой свое отечество, как улитка таскает с собой свою раковину. Ведь представление о родине у каждого из них было связано прежде всего с его родным полисом и его ближайшими окрестностями. А воссоздать эту малую родину где-нибудь на новом месте, хотя бы и в сильно уменьшенной копии было делом в общем не таким уж сложным. Все греческие полисы были более или менее стандартны по своей планировке и своему внутреннему устройству. Почти все они включали в себя один и тот же набор основных элементов: агору, служившую, как уже было сказано, рыночной площадью и местом народных собраний, городскую цитадель-акрополь с расположенными на нем храмами главных богов и правительственными зданиями, гавань с верфями и причалами, а в более поздние времена также театр, стадион и гимнасий — место для атлетических упражнений молодежи. Все эти стандартные элементы городской планировки бережно переносились из метрополий в колонии, и в результате там, в чужой варварской земле возникали новые полисы, иногда уступавшие породившим их греческим городам, иногда превосходившие их роскошью и размахом застройки, но в самом главном все равно повторяющие их. Можно сказать, таким образом, что греческий полис был удивительно мобильным социальным организмом, наделенным способностью к бесконечному самовоспроизводству или тиражированию во множестве экземпляров, что было одной из главных предпосылок необычайно широкой территориальной экспансии греческой народности.

Массовые миграции населения, в которых участвовали отдельные общины и целые племена, были и в древности, и в эпоху раннего средневековья в общем довольно обычным явлением. На этом фоне греческая колонизация архаической эпохи и даже новая еще более мощная ее волна, спровоцированная завоеваниями Александра Великого, не представляют собой чего-то совершенно исключительного. Но что было характерно именно для греческого мира и чему трудно подобрать сколько-нибудь близкие аналогии в жизни других древних народов — это чрезвычайно высокая подвижность отдельных индивидов. В странах Древнего Востока свобода пространственного перемещения личности всегда была крайне ограничена. Почти каждый человек, особенно находившийся на одном из нижних этажей социальной лестницы крестьянин-земледелец или ремесленник был чаще всего пожизненно прикреплен к своему месту жительства, к своей сельской общине, с другими членами которой он был связан своеобразной круговой порукой: за бегство одного из жителей деревни отвечали все остальные ее обитатели. Они же должны были брать на себя и все невыполненные беглецом повинности. В условиях «поголовного рабства», как называл такой порядок вещей Маркс, опиравшийся в данном случае на Аристотеля, относительной свободой передвижения обладали одни лишь купцы. Но и они могли переезжать из города в город, а тем более покидать пределы государства, лишь имея на то специальное разрешение властей. К тому же сами купцы на Востоке чаще всего были агентами какого-нибудь храма или же непосредственно зависели от царской власти.