Б Пилат - Две тайны Христа. Издание второе, переработанное и дополненное

К осаде Иотапаты Веспасиан приступил 31 мая 67 г. Героическая оборона города длилась до 20 июля 67 г. Знал ли безымянный автор Послания к Евреям об этих событиях? Безусловно, нет. Послание пресно. В нем не чувствуется ярости и внутренней убежденности Павла. Оно другое. Читаешь его, и создается впечатление, что оно направлено против междоусобиц среди иудеев вообще и среди иудео-христиан в частности, поскольку, как и в период любой гражданской войны, люди одной веры зачастую оказываются по разные стороны баррикад.

Автор послания не обладал сколь-нибудь заметным воображением, да и дара предвидения у него не было; впрочем, для каждого события нужны предпосылки. Откуда ему было знать, что напоенный миазмами страха и подозрительности в последние годы правления Нерона римский Сенат принял решение, впервые прозвучавшее через много столетий после известного высказывания Катона Старшего о Карфагене: «Иерусалим должен быть разрушен».

Закономерное поражение группы иудеев, возглавляемых Иосифом Флавием, было тенденциозно преподнесено в Иерусалиме чудом спасшимся Иохананом Гисхальским и ускорило падение Иерусалима, поскольку партия зелотов развязала гражданскую войну против фарисеев.

Веспасиан под предлогом легкого ранения вернулся в Птолемаиду, к прекрасной Иродовой Кесарии. И взял Яффу. В Кесарии, столице тетрархии Филиппа, он встретился с Агриппой II и его сестрою Береникой. Царь, отлично представляя себе силу военной машины римлян, безоговорочно принял их сторону. Историки и современники далеко не однозначно оценили поступок царской семьи. Между тем для подобного решения требовалось изрядное мужество. И впоследствии Агриппа II и Береника очень много сделали для спасения и возрождения иудейских центров духовности.

Веспасиан без боя взял Тивериаду, у стен которой вначале потерпел поражение, овладел Тарихеей и Гамалой, а затем подчинил себе Ямнию и Азот. К зиме 67 г. приморье и Галилея были в руках у римлян. В отличие от Карфагена, когда речь шла о географическом господстве над миром, здесь был следующий этап — духовное господство. Иудейская религия неагрессивна. Оградившая сама себя сводом законов и правил, она передвигалась по миру как странная заморская птица, вызывающая определенный временный интерес, но мало кому хотелось обратиться в птицу. Повадки, ужимки, обычаи иудеев, заполняющих гигантское пространство Римской империи, были мало приемлемы для римлян, но они со свойственной образованной элите широтой натуры в массе своей терпимо относились к чужестранцам, в том числе к иудеям. Отдельные вспышки антисемитизма, регулярно повторявшиеся после смерти Августа, картины существенно не меняли. Янус Квирин и Юпитер Капитолийский в содружестве с Венерой, Марсом и другими богами, как казалось, вполне могли противостоять еврейскому Богу — Единому и Незримому. Но в этой четко нарисованной картине все было слишком контрастно. В палитре не хватало оттенков. И иногда, когда в той или иной части империи евреи уж слишком досаждали жителям, причем это могли быть кто угодно: римляне, сирийцы, египтяне, некая наиболее просвещенная часть населения испытывала непонятный трепет и холод оттого, что их сонм богов ничего не мог противопоставить одному Всесильному, как его именовали иудеи.

Выход на арену христиан в течение нескольких лет изменил расклад сил в духовном и нравственном противостоянии. Теперь уже римскому сонму богов противостояла не чужеземная птица во главе с Незримым, а спаянная своей духовностью община людей десятков национальностей, объединенная единым Богом, одновременно небесного и земного происхождения. Именно дуализм происхождения Спасителя был тем стержнем, или жезлом, в котором на протяжении тысячелетий так нуждалось человечество и на поиски которого оно потратило столько энергии и сил. И понадобилось вмешательство Провидения, чтобы именно в этом наэлектризованном и экзальтированном иудейском котле, бывшем средоточием встреч, контактов, дружб и вражды десятков народов мира, вспыхнула искра, зажегшая пламя новой религии. И ветер необходимости и острой потребности народов Средиземноморья очищающим вихрем пронесся по всей империи и дальше за ее пределы. И слабые попытки мраморных статуй взяться за руки и противопоставить что-либо этому пожару, пожару чувств в душах, ничего не дали. Человеческое тепло и земная реальность легко одерживали победу над прекрасным и далеким чертогом. Юпитера Капитолийского.

Раннехристианские общины, которые римляне во многом отождествляли с иудеями, что отчасти было справедливо, в духовном плане были более чем агрессивны. Они, рожденные в иудейском котле, так же как и их родители, не сомневались в своем предначертании — высшем назначении. Но назначение иудеев заключалось во фразе: «народ, избранный Богом» — свеча, лучина, освещающая путь. Иудеи категорически отвергали мысль, что у человечества или народа могут быть и другие свечи. Такая мысль не могла им даже прийти в голову, она не была нигде зафиксирована да и не имела права на существование. В священных книгах говорилось про избранный Богом народ, и добавить к этому было нечего. Они были одни на эту планету, и этим было все сказано. Совсем другое заключалось в философии христиан. Спаситель был с нами, он ушел всего несколько лет назад. Он уже принял на себя все грехи мира, наши с вами грехи. От вас ничего не требуется, уже все сделано, абсолютно все. Только «поверьте, поверьте, поверьте». И этот вопль — «Поверьте!» — стоял во всей империи. Его слышали все, согласные и несогласные, обездоленные и сытые. Римская знать с усмешкой, любопытством и легким раздражением прислушивалась к этим странным призывам. Спаситель отстоял от Юпитера Капитолийского так же далеко, как и незримый иудейский Бог. И эти три центра духовности заключили в свой треугольник всю империю и Рим. Впрочем, во времена Нерона не делалось большой разницы между восточными божествами. Культ Изиды потерпел существенное поражение от Юпитера еще во времена Тиберия и так никогда и не оправился. А новый пожар возмущения зародился в Иерусалиме. И подсознательное чувство опасности флюидами охватило весь Рим, пребывающий в роскоши и узаконивший мужеложество. Оба явления, считавшиеся непростительным грехом у христиан и иудеев, явились несколькими видами горючего, подброшенного в костер, на котором готовилось варево противостояния.

Опасность и зараза нового надвигались из Иерусалима, и он должен быть разрушен. Знал ли, чувствовал ли автор послания, что, казалось бы, заурядным бунтом, которые так часто происходили на окраинах империи, закончившимся разрушением Тивериадского дворца, где жил тоже иудей — Агриппа, потомок Ирода Великого, был дан повод для начала рассеяния иудеев по миру? Безусловно, нет. У него ведь не было Дара. Мог ли он допустить, что грозный ветер римского нашествия, превративший около миллиона иудеев в рабов, позволит в еще большей мере проникнуть в мир их идеологии? Исторгнутые из своей земли, они, вернее, большинство из них осознали свой грех перед Всесильным и Всемилостивым. А спасительная идея христианства была рядом, совсем рядом. И часть из них, этих обездоленных и угнетенных, вместе со своими нехитрыми пожитками взгромоздила на плечи хворост христианства и понесла его дальше в мир, щедро разжигая из этого хвороста костер, на котором так удобно было варить свои воспоминания о прошлом и воспоминания о будущем, а их случайные попутчики, греясь у костров, поглощали варево их сказаний, тепло которых все глубже проникало в жилы, расползалось по сознанию и затуманивало взор. Впрочем, это было чуть позже.