Джон Робертс - Мировая история

Ответом на эту потребность стал акцент на уникальном статусе императора и его сакральной роли. Диоклетиан действовал сознательно как спаситель, как подобный Юпитеру деятель, сдерживающий хаос. Многое в поступках роднило его с теми мыслителями конца классического мира, которые видели в жизни бесконечную борьбу между добром и злом. Все-таки в таком видении не просматривалось ничего греческого или римского. Его видение мира было восточным. Принятие нового отношения императора к богам и поэтому новой концепции официального культа не сулило ничего хорошего традиционной практической терпимости греческого мира. Теперь определить судьбу империи могли решения относительно вероисповедания.

Таким образом сформировалась история христианских церквей со всеми ее успехами и провалами. Христианству предстояло выступить в качестве наследника Рима. Многие религиозные конфессии поднялись с положения преследуемых меньшинств, чтобы превратиться в самостоятельные духовные учреждения. Отличие от них христианской церкви, стоящей особняком, заключается в том, что ее становление происходило внутри уникально всесторонней структуры заключительного периода Римской империи. Она одновременно принадлежала к классической цивилизации и укрепляла ее спасительную связь. Результатом стали грандиозные последствия не только для христианства, но и для Европы, а также в конечном счете для всего мира.

В начале III века миссионеры уже донесли свою веру до нееврейских народов Малой Азии и Северной Африки. В частности, в Северной Африке христианство добилось своих первых массовых успехов в городах; оно долго оставалось преобладающим городским явлением. Однако все еще в значительной степени считалось вероисповеданием меньшинства, и повсеместно на территории империи старые боги и местные божества пользовались преданной поддержкой селян. К 300 году христиане составляли всего лишь около одной десятой части населения Римской империи. Но уже бросались в глаза признаки благосклонности и даже уступок со стороны официальных властей. Один император номинально числился христианином, а еще один почитал Иисуса Христа наравне с остальными богами, которым поклонялись в частном порядке его домочадцы. Такого рода контакты с придворными служат иллюстрацией взаимодействия еврейской и классической культуры, которое составляет важную часть процесса укоренения христианства в Римской империи. Возможно, старт данному процессу дал апостол Павел, ведь этот еврей из Тарсуса мог общаться с афинянами на понятном им языке. Позже, уже в начале II века палестинский грек Юстин Мученик предпринял попытку показать, что христианство было в долгу перед греческой философией.

Здесь стоит обратить внимание на политический момент; культурное отождествление с классической традицией помогло опровергнуть обвинение христиан в нелояльности империи. Если бы христиане могли стоять в ряду идеологических наследников эллинского мира, их следовало считать добропорядочными гражданами, и рациональным христианством Иустина (даже притом, что он принял мученическую смерть около 165 года) предусматривалось богооткровение промысла Божьего, в котором все великие философы и пророки, Платон в их числе, приняли участие, но который был полным только во Христе. Остальные должны были следовать тем же линиям, особенно проповедник Климент Александрийский, попытавшийся объединить языческую образованность с христианством, и Ориген (хотя его учение как таковое все еще вызывает споры ввиду утраты многих его писаний). Североафриканский христианин Тертуллиан высокомерно вопрошал, какое отношение Академия имеет к Церкви; ему ответили Отцы Церкви, которые сознательно использовали концептуальный аппарат греческой философии, чтобы представить символ веры, который прикрепил христианство к рациональности, чего Павел не удосужился сделать.

Если присовокупить к его обещанию спасения души после смерти тот факт, что христианской жизнью можно прожить целеустремленно и оптимистично, то такие соображения послужат основанием для предположения о том, что христиане к III веку верили в будущее. Благоприятные предзнаменования выглядели намного обыденнее, чем преследования, настолько популярные в истории древней церкви. Наблюдалось два великих рецидива. В одном – середины века – отразился духовный кризис данного учреждения. Дело касалось не только экономической деформации и военного поражения, свалившихся на империю, но и деформации, обусловливающей сам римский успех: космополитизм, казавшийся во многом отметиной Римской империи, неизбежно послужил растворителем романитас , все больше превращавшийся в миф и пустой лозунг.

Император Деций явно уверовал в то, что старый рецепт возвращения к традиционной римской добродетели и ценностям все еще мог подействовать; при этом подразумевалось возрождение служения богам, благосклонность которых обернется на пользу империи. Христиане, как приверженцы остальных вероисповеданий, должны поклоняться римской традиции, сказал Деций, и многие его послушали, судя по пожертвованиям, принесенным ими ради спасения от преследований; кто-то отказался повиноваться и погиб. Несколько лет спустя Валериан возобновил преследование на тех же самых основаниях, хотя его проконсулы занялись скорее управляющим персоналом и имуществом церкви – ее зданиями и книгами – чем массами прихожан. После этого гонения пошли на спад, и церковь возобновила свое подпольное существование чуть ниже горизонта официального внимания.

Гонения на церковь показали тем не менее, что на истребление новой секты потребуются большие усилия и продолжительное время; искоренение христианства уже, возможно, было не по силам римскому правительству. Исключительность и обособленность раннего христианства стали уходить в прошлое. Христиане приобретали все большую значимость в местных делах в азиатских и африканских провинциях. Епископы часто становились общественными деятелями, с которыми чиновники готовы были поддерживать деловые отношения; появление отличительных традиций внутри паствы (традиции церквей Рима, Александрии и Карфагена считались самыми важными) свидетельствовало о той степени, в которой они укоренялись в местном обществе и насколько могли отражать чаяния местной паствы.

За пределами империи также просматривались признаки того, что христианство впереди могут ждать лучшие времена. Местные правители зависимых государств, приютившихся в тени Персии, цеплялись за все источники потенциальной поддержки, причем уважение к получившему широкое распространение вероисповеданию выглядело по меньшей степени благоразумным. В своей миссионерской деятельности христиане преуспели среди населения Сирии, Киликии и Каппадокии, а в ряде городов они даже сформировали социальную элиту. Помогло убедить царей еще и бытовое суеверие; могущество христианского бога можно было как-то доказать, и к тому же практически ничего не стоило застраховаться от его недоброжелательности. Таким образом произошло просветление политических и мирских перспектив христианства.