Джон Робертс - Мировая история

Обратите особое внимание на то, какие огромные усилия ученые приложили для изготовления летописей тех времен, которые тогда еще не закончились. Это послужило стимулом для определенной романтизации и излишней восторженности реакции на Средневековье. Люди принялись идеализировать единство средневековой христианской цивилизации и кажущуюся стабильность ее существования, но при этом навели густого тумана на возникшее внутри его разнообразие. Следовательно, трудно себе представить, будто нам дано по всей справедливости оценить европейское Средневековье. На таком протяженном отрезке времени, как бы там ни было, достаточно очевидным выглядит одна грубая веха: столетия между завершением периода Античности и приблизительно началом X века теперь представляются очень похожими на период построения основания. Известные великие творцы в тот период заложили очертания будущего, хотя изменения шли медленно, а их состоятельность все еще вызывала сомнения. Затем в XI веке появляется ощущение заметной смены ритма. Ускоряется ход событий, а сами они становятся заметными для стороннего наблюдателя. Проходит время, и становится ясным то, что эти события могут открывать путь к чему-то новому: эпохе авантюристов и революционеров, которая началась в Европе и продолжалась до тех пор, пока европейская история не слилась с первым этапом глобальной мировой истории.

При этом возникают сложности в определении времени, когда же Средневековье «заканчивается». Во многих уголках Европы оно все еще имело место даже к концу XVIII века, то есть к моменту, когда только что появился первый росток европейской независимости, пробившийся по ту сторону Атлантики. Даже в новых Соединенных Штатах нашлось немало людей, как и миллионы европейцев еще не избавившихся от сверхъестественных представлений о жизни и традиционных воззрений на религию, во многом разделявшихся мужчинами и женщинами Средневековья за 500 лет до них. Материальная составляющая многих европейцев тогда все еще не отличалась от жизни их средневековых предшественников. И все-таки в тот момент во многих регионах Средневековье давно прошло в любом его существенном смысле. Старые атрибуты ушли в прошлое или уступили место новым, забирая с собой несомненные традиции власти. Тут и там уже шла жизнь, которую можно признать жизнью современного мира. Она стала сначала возможной, потом вероятной и, наконец, неизбежной в услових того, что теперь можно рассматривать как вторую главную созидательную фазу Европы и первую из ее революционных эпох.

Начинать разумнее всего с европейской церкви. Под «церковью» как земным учреждением христиане подразумевают весь комплекс правоверных, светских и священнослужителей без каких-либо различий. В этом смысле церковь в католической Европе стала тем же самым понятием, как общество во времена Средневековья. К 1500 году только немногочисленные евреи, приезжие иноземцы и рабы не входили в огромную категорию народа, разделявшего (пусть даже формально) христианские вероисповедания. Европа считалась христианским континентом. Откровенное язычество исчезло с его карты на всех территориях от атлантического побережья Испании до восточных границ Польши. Так состоялось великое качественное, а также количественное изменение. Религиозные верования христиан считаются весной цивилизации, которая назревала на протяжении сотен лет, и ей еще не грозил серьезный раскол или альтернативная мифология. Христианство стало определять предназначение Европы и придавать ее жизни богоугодную цель. К тому же как раз по этой причине кое-кто из европейцев впервые стал осознавать себя членом конкретного общества под названием христианский мир.

В наше время иноверцы под «церковью» могут подразумевать нечто иное. Народ использует это слово для обозначения духовных учреждений, формальных структур и организаций, служащих для богослужения и благочиния каждого верующего. В этом смысле церковь тоже к 1500 году прошла долгий путь. Независимо от двоякого к ней отношения, величие достижений церкви неоспоримо; даже если учесть ее такие же великие провалы, церковь располагала поддержкой великого множества мужчин, которые настаивали на применении церковью власти (и исполнении долга). Римская церковь, служившая источником духовной жизни ближе к завершению Античности, задолго до падения Константинополя слыла обладателем и центром невиданной власти и влияния. Она не только приобрела полную самостоятельность и новую роль, но к тому же с XI века придала энергию христианскому бытию, которое прибавило благочиния и наступательности. Также появилась и дополнительная строгость: многим догматическим и литургическим приемам, сохранившимся до этого века, меньше тысячи лет от роду – их внедрили, когда больше половины христианской эпохи уже прошло.

Самые важные изменения происходили примерно с 1000 по 1250 год, и их можно приравнять к настоящей революции. А истоки их лежат в Клюнийском движении. Четверых из первых восьми аббатов Клюни причислили к лику святых; семь из них вошли в историю как выдающиеся деятели. Они служили советниками при папах, выступали в качестве их легатов, были императорскими послами. Это были люди высокой культуры, их часто отличало благородное происхождение отпрысков величайших семей Бургундии и западных франков (это способствовало расширению влияния монахов Клюни), и они пожертвовали свой авторитет на алтарь нравственной и духовной реформы своей церкви. Папа Лев IX, с которого начинается настоящая папская реформа, безоговорочно пропагандировал идеи монахов аббатства Клюни. Он провел в Риме всего лишь шесть месяцев своего пятилетнего понтификата, а в остальное время переезжал от одного синода к другому во Франции и Германии, корректировал местную службу, проверял факты вмешательства в дела церкви со стороны светских феодалов, наказывал за церковные прегрешения и внедрял новый догмат духовного благочиния.

Одним из первых результатов принятых мер стало установление общих для всех канонов богослужения в церквях. Теперь оно выглядело более однородным. Еще одним следствием стало основание второго великого монашеского ордена цистерцианцев (так их назвали по месту первой обители в старинном аббатстве Сито – от лат. Cistercium) монахами, разошедшимися во взглядах с Клюни и стремящимися возвратиться к изначальной строгости бенедиктинского устава, в частности, через возобновление практического и ручного труда, от которого отказались в аббатстве Клюни. Цистерцианскому монаху святому Бернарду предстояло превратиться в величайшего наставника и проповедника одновременно христианской реформы и крестового похода в XII веке, а его орден оказывал широкое влияние и на монашеское благочиние, и на церковную архитектуру. Они тоже способствовали повышению однородности и единообразию церкви.