Джон Робертс - Мировая история

История всего этого по большому счету остается неясной, потому что она в основном касается небольшого количества известных нам людей. Богатые купцы, ставшие типичными главными фигурами новой городской жизни, боровшимися за корпоративные привилегии, представляются достаточно заметными, но об их более скромных предшественниках обычно ничего не известно. В прежние времена купец мог заниматься всего лишь сбытом экзотики и предметов роскоши, которые ремесленники средневекового европейского поместья не могли изготовить сами. Простой торговый обмен долгое время едва ли нуждался в каком-то посреднике: ремесленники продали товары собственного изготовления, а хлеборобы – выращенные ими зерновые культуры. Однако, так или иначе, в городах появляются мужчины, наладившие деловые отношения между горожанами и селянами, а их преемники уже использовали накопленный капитал для оплаты авансом урожая для его сбыта на базаре.

Не стоит удивляться тому, что практическая, юридическая и личная свобода в этих обществах больше предназначалась для мужчин, чем для женщин (хотя на дне общества оставались юридически бесправные представители обоих полов). Вне зависимости от наличия благородной или обычной крови европейские женщины Средневековья не могли пользоваться одинаковыми юридическими и социальными правами со своими мужчинами. И такое положение вещей можно наблюдать во всех когда-либо существовавших цивилизациях. Женщин часто ограничивали в правах на наследство; они, например, могли получить по наследству феодальное владение, но личного дворянского звания им не полагалось; для выполнения обязанностей, сопровождавших наследство, женщину обязывали нанимать мужчину. На всех сословных уровнях, кроме верхнего, женщинам поручалась самая тяжелая работа, которой всегда хватало; даже в XX веке можно было встретить европейских крестьянок, занимавшихся возделыванием почвы, как это все еще делают женщины в некоторых странах Африки и Азии сегодня.

В основу обоснования подчиненного положения женщин в обществе легли соответствующие теоретические положения, в разработку которых свой огромный вклад внесло духовенство. В известной мере дело касалось традиционно враждебного его восприятия естественной чувственности в отношениях полов. В своем учении церковники никак не могли найти какого-то объяснения человеческой тяги к соитию, кроме задачи воспроизведения рода человеческого. В женщине они видели первопричину падения человека и постоянное искушение похотью и поэтому всем своим авторитетом настаивали на господстве мужчин в обществе. Но этим сказано далеко не все. В остальных обществах пошли еще дальше, чтобы изолировать и подавлять женщин, чем в христианском мире, и его церковь, по крайней мере, предложила женщинам единственную достойную альтернативу в виде домашней жизни, сохраняющуюся до нынешних времен; история религиозной женщины дает многочисленные примеры выдающихся представительниц науки, духовности и управленческих талантов. Положение хотя бы меньшинства родовитых женщин тоже незначительно улучшено идеализацией дамы в кодексе чести поведения рыцарей XIII и XIV веков. В них встречается понятие романтической любви и предназначения мужчины служить предмету обожания. То есть речь идет об очередном этапе на пути к более высокой цивилизации.

По сути, никакая христианская церковь никогда не решалась лишать женщин того, чего она лишалась в культуре некоторых других народов. Глубинные корни того, что представители более поздних поколений станут считать «освобождением» женщин, лежат по этой причине в западной культуре, роль которой во многих странах будет вызывать тревогу, выглядеть диковинной и революционной. Как бы там ни было, такие идеи в Средневековье совсем не отразились на жизни даже самих европейских женщин. Средневековые европейские женщины скорее уравнивались перед смертью, чего нет у богатых и бедных женщин в Азии даже сегодня, и это же самое касается мужчин. Похоже, что женщины жили не так долго, как мужчины, и причиной этого можно уверенно назвать частые роды и высокую смертность во время осложненных родов. Средневековое акушерство, как и остальные области медицины, оставалось на уровне, достигнутом Аристотелем и Галеном; ничего совершеннее никто не придумал.

Но мужчины тоже умирали молодыми. Фома Аквинский дожил всего лишь до 47 лет, а ведь философия даже в наше время считается делом физически совсем не обременительным. Он умер в возрасте, до которого человек 20 лет в средневековом городе мог бы рассчитывать дожить: ему повезло, так как он избежал неумолимой судьбы тех, кто погиб в младенчестве; надо сказать, что средняя продолжительность жизни тогда составляла около 33 лет, и уровень смертности приблизительно в два раза превышал таковой в современных индустриальных странах. С точки зрения стандартов древности, насколько их можно себе представить, такие показатели выглядят вполне прилично.

Это напоминает нам об одной новинке в огромном разнообразии Средневековья; люди того времени оставили для нас средство измерения немного большей продолжительности человеческой жизни. Из этих веков приходят первые наборы фактов, на основе которых можно сделать обоснованные оценки. Когда в 1087 году командиры подразделений Вильгельма Завоевателя выехали в Англию для проведения опроса ее жителей, а также с целью описать ее структуру и изобилие в «Книге Судного дня», они невольно указали путь в новую эпоху. Новые сборники сведений, обычно в целях налогообложения, появились позже, в следующие несколько веков. Некоторые из них сохранились вместе с первыми отчетами, в которых приводятся данные по сельскому хозяйству и бизнесу в количественных показателях. Благодаря им историки могут говорить с немного большей уверенностью о позднесредневековом обществе, чем о более древних временах.

На Ближнем Востоке европейцев до самого последнего времени называли «франками», как было еще со времен Византии, когда подразумевали западных христиан. Это название подхватили в остальных местах и до сих пор используют в различных вариантах произношения от Персидского залива до Китая. Оно представляется больше чем просто любопытным историческим фактом и служит полезным напоминанием о том, что неевропейцев с самого начала поражало единство, а не разнообразие западных народов, и они долгое время считали его одной общностью.

Истоки такого восприятия можно проследить до самых отдаленных начал затянувшегося, зато победного штурма Европой всего мира, когда наконец-то ощутилось ослабление нажима на ее восточную сухопутную границу и северные побережья. К 1000 году н. э. внешних врагов удалось остановить; с того времени европейцы приступили к их обращению в христианство. В пределах короткого промежутка времени Польшей, Венгрией, Данией и Норвегией стали управлять христианские монархи. Правда, Европу ждала еще одна и последняя большая угроза в виде кровавого нашествия монголов, но в то время ее никто даже вообразить не мог. К XI веку также уже началось отступление ислама. В 1071 году после 250 лет мусульманского правления Палермо покорили только что обращенные в христианство норманны. Исламское влияние на Южную Европу больше не распространялось из-за упадка, поразившего халифат Аббасидов в VIII и IX столетиях.