Джон Робертс - Мировая история

Большинство народу надеялось на то, что эти все проблемы ушли в прошлое с провозглашением демократической немецкой республики, учреждение которой ненавязчиво и в доброжелательной манере позволит восстановить немецкое общество и цивилизацию. Конституция Веймарской республики (как ее назвали в честь места проведения Учредительного собрания) считалась исключительно либеральной, но слишком много немцев с самого начала испытывало к ней симпатию. Предположение, будто в Веймаре разрешили немецкую проблему, оказалось иллюзией, когда экономический спад разрушил узкое основание, на которое водрузили немецкую республику, и высвободил катастрофические силы национализма и общества, которые эта республика прикрывала как ширмой.

Когда это случилось, сдерживание Германии снова превратилось в международную проблему. Но по ряду причин 1930-е годы оказались очень бесперспективным десятилетием для сдерживания немцев, и задача эта выглядела очень непростой. Начнем с того, что в относительно слабой и по большому счету аграрной системе хозяйствования новых государств Восточной и Центральной Европы ощущались самые неблагоприятные воздействия мирового экономического кризиса. Французы всегда искали среди этих стран союзников, способных оказывать противодействие немецкому возрождению, но в то время их потенциальные союзники никаким весом практически не обладали. Более того, само их существование вдвойне затрудняло привлечение СССР, снова считавшегося бесспорно (что было непостижимо) великой державой, к сдерживанию агрессивности Германии. Препятствием для сотрудничества Москвы с Лондоном и Парижем считались идеологические разногласия, но к тому же существовал фактор стратегической удаленности. Для выхода советских войск в Центральную Европу пришлось бы пересечь территорию нескольких восточноевропейских государств, власти которых на протяжении всей короткой истории их существования были скованы страхом перед СССР и коммунизмом: Румыния, Польша и страны Прибалтики в конце-то концов отпочковались от традиционно русских земель.

От американцев тоже какой-либо помощи ждать не приходилось. Главная тенденция всей американской политики со времен, когда президент В. Вильсон не смог убедить соотечественников присоединяться к Лиге Наций, состояла в сосредоточенном на своем благополучии уединении, безусловно отвечающем традиционным американским идеалам. Американцы, отправленные в Европу в качестве солдат, совсем не горели желанием снова подставлять голову под пули ради чуждых им задач. Оправданная все-таки оживлением деловой активности в 1920-х годах американская обособленность парадоксальным образом подтвердила свою рациональность во время экономического обвала 1930-х. Когда американцы откровенно обвиняли Европу во всех своих бедах (вопрос долгов с военных лет оказывал большое психологическое воздействие потому, что его считали связанным с международными финансовыми проблемами; а именно так оно и было, хотя не совсем совпадало с американскими представлениями), они не учитывали предстоящее свое участие в делах европейцев. Так или иначе, в условиях спада они чувствовали себя вполне сытно. С избранием в 1932 году президента-демократа американцы фактически оказались на пороге эпохи важных перемен, которые в конечном счете лишат их благих настроений, но предупредить о грядущих потрясениях их было некому.

Следующий этап американской истории предстоит пройти под властью демократов на протяжении пяти президентских сроков подряд, первые четыре из которых при одном и том же человеке по имени Франклин Теодор Рузвельт. Заявление кандидатом на должность президента четыре раза подряд считается делом практически невиданным (такую попытку тщетно предпринимал один только Юджин Дебс, принадлежавший к Социалистической партии); победа на выборах все четыре раза заслуживает причисления к изумительным подвигам. Для нее (в каждом случае) абсолютное большинство голосов избирателей выглядело чем-то сродни революции. Ни один кандидат от Демократической партии до него со времен Гражданской войны никогда не получал такой поддержки (и никто из другой партии до 1964 года). Кроме того, Рузвельт представлялся состоятельной, масштабной фигурой. Поэтому самое удивительное заключается в том, что он появился в качестве одного из самых великих лидеров начала XX столетия. Он прошел в президенты в ходе избирательного состязания, проводившегося на противопоставлении надежды отчаянию. Он предложил уверенность и обещание действия по избавлению от недуга экономического тупика. Одержав победу, он занялся политическими преобразованиями, построением демократического господства на базе коалиции избирателей, которыми раньше пренебрегали, – жителей южных штатов, бедноты, фермеров, негров, прогрессивных либеральных интеллектуалов, которые затем привлекли дальнейшую поддержку, потому что такая политика приносила позитивные результаты.

Не обошлось при этом без определенной доли иллюзий. Новый курс, выбранный администрацией Рузвельта, к 1939 году все еще не выводил экономику США из бедственного положения. Как бы то ни было, власти страны поменяли акценты функционирования американского капитализма и механику его отношений с правительством. Началось воплощение в жизнь масштабной программы по предоставлению пособия по безработице со страхованием, миллионы долларов вложили в общественные работы, внедрили новые нормы регулирования финансовых потоков, а также приступили к масштабному эксперименту в области государственной собственности, распространившейся на гидроэлектрический каскад долины Теннесси. Капитализм получил новую надежду на процветание и более совершенные условия государственного регулирования. Новый курс принес важнейшее продление власти федеральных ведомств над американским обществом и штатами, которое когда-либо происходило в мирное время, и такое укрепление центральной власти оказалось необратимым. Таким образом, в американской политике отразились те же побуждения к коллективизму, наблюдавшиеся во всех остальных странах мира в XX веке. В этом смысле эпоха Рузвельта считается исторически решающей. На ее протяжении подвергся изменению курс американской конституционной и политической истории, ведь ничего подобного не делалось со времен Гражданской войны, и, сами того не желая, американцы предложили миру демократическую альтернативу фашизму и коммунизму тем, что предоставили либеральный вариант крупномасштабного государственного вмешательства в экономику. Это достижение представляется тем более впечатляющим потому, что практически полностью определялось предвзятым выбором политиков, преданных демократическому процессу, а не аргументами экономистов, некоторые из которых уже выступали в пользу более энергичного централизованного управления экономикой в капиталистических странах. Так выглядела наглядная демонстрация способности американской политической системы служить исполнению желаний своего народа.