Банеш Хофман - Альберт Эйнштейн. ТВОРЕЦ И БУНТАРЬ.

Таким образом, вырисовывается более ясная картина развития маленького Альберта. Ключом к пониманию этого развития являются слова «самостоятельные занятия», которые были решающим образом связаны с его необычайной любознательностью и способностью удивляться. Дальнейший свет на этот процесс проливает его игра на скрипке. Вот что Эйнштейн писал об этом: «Я брал уроки игры на скрипке с 6 до 14 лет, но мне не везло с учителями, для которых занятия музыкой ограничивались механическими упражнениями. По-настоящему я начал заниматься лишь в возрасте около 13 лет, главным образом после того, как „влюбился“ в сонаты Моцарта. Пытаясь хоть в какой-то мере передать их художественное содержание и неповторимое изящество, я почувствовал необходимость совершенствовать технику — именно так, а не путем систематических упражнений я добился в этом успеха. Вообще я уверен, что любовь — лучший учитель, чем чувство долга, — во всяком случае, в отношении меня это справедливо».

Немалое значение для маленького Альберта, безусловно, имело поощрение его занятий со стороны дяди Якоба. По-видимому, еще до того, как Альберт начал изучать геометрию, дядя Якоб познакомил его с теоремой Пифагора: квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов катетов, иначе говоря, если в треугольнике АВС угол С — прямой, то АВ 2= AС 2+ BС 2 . Альберт был очарован. После напряженных раздумий ему удалось найти доказательство теоремы, что в тех обстоятельствах было необыкновенным достижением, доставившим большое удовольствие и дяде, и племяннику. Как ни странно, это удовлетворение оказалось незначительным по сравнению с восторгом, который был позже вызван маленьким учебником Евклидовой геометрии, поглотившим все внимание Альберта. Ему в то время было двенадцать лет, и этот учебник произвел на него столь же сильное впечатление, как семь лет назад — магнитный компас. В своих «Автобиографических набросках» Эйнштейн с восхищением вспоминал о «священной книжечке по геометрии»: «Там были утверждения, например, о пересечении трех высот треугольника в одной точке, которые хотя и не были сами по себе очевидны, но могли быть доказаны с уверенностью, исключавшей как будто всякие сомнения. Эта ясность и уверенность произвели на меня неописуемое впечатление».

Тому, кто питает инстинктивное отвращение к математике, подобная страсть к геометрии должна показаться неправдоподобной — чем-то вроде любви герпетолога к змеям. Поскольку Эйнштейн избрал достаточно простой, но честный способ, описав свое впечатление как «неописуемое», обратимся к Бертрану Расселу, которому довелось испытать чувства, поразительно близкие к детскому впечатлению Эйнштейна, причем почти в том же возрасте: «В 11 лет я взялся за геометрию Евклида. Это было одним из самых важных событий в моей жизни, таким же ослепительно ярким, как первая любовь. Я и не представлял себе, что в мире могло существовать нечто столь восхитительное». Не забудем и поэтические строки Эдны Сен-Винсент Миллей: «Один Евклид узрел нагую Красоту».

Ребенком Альберт читал популярные научные издания, по его собственным словам, «затаив дыхание». Книги эти попали к нему не случайно, Их дал Альберту Макс Талмей, студент-медик, который одно время каждую неделю бывал в доме Эйнштейнов. Талмей оказался проницательным человеком и проводил в спорах с маленьким Альбертом долгие часы, направляя его мысль и стараясь расширить границы его интеллекта. Студент появился в жизни Эйнштейна вовремя: Альберт находился как раз в том критическом возрасте, когда происходит формирование личности. Когда он начал самостоятельно изучать высшую математику, Талмей, дабы сохранить превосходство в глазах своего маленького собеседника, перевел тему их дискуссий на философию, где он еще мог одерживать верх. Вспоминая об этих днях, Талмей писал: «Я посоветовал ему прочесть Канта. В то время он был еще ребенком — ему было всего тринадцать, — и все же труды Канта, непостижимые для многих простых смертных, казались ему понятными».

Одним из поразительных результатов воздействия научных книг на впечатлительного Альберта был его внезапный отход от веры в бога. Он не мог не понять, что научная картина мира противоречит библейской. Прежде он находил утешение в определенности, которую, как его учили, вносила в мир религия. Теперь же он чувствовал, что должен хотя бы частично от нее отказаться, но это не могло произойти без напряженной душевной борьбы. На какое-то время Альберт превратился не просто в атеиста, но в фанатичного скептика, с глубоким недоверием относящегося ко всякого рода авторитетам. Лет через сорок это послужило ему поводом сказать с невеселым юмором: «Дабы наказать меня за мое презрение к авторитетам, судьба превратила меня самого в авторитет».

Подобное отношение к авторитетам, сохранившееся на протяжении всей жизни, сыграло решающую роль в жизни Эйнштейна: без него невозможна была бы та могучая независимость мышления, которая дала ему мужество бросить вызов укоренившимся научным воззрениям и тем самым осуществить переворот в физике.

Как бы то ни было, на какое-то время утратив в мальчишеском возрасте веру, он нуждался в иной опоре — прочном фундаменте, на котором можно было бы строить и свою духовную жизнь, и картину Вселенной. Именно на этой стадии развития ему попалась «книжечка по геометрии», и, что безусловно немаловажно, через полвека Эйнштейн назвал ее «священной».

После нескольких лет процветания для фабрики Германа и Якоба Эйнштейнов в Мюнхене наступили трудные времена. В 1894 г., оставив фабрику, обе семьи переехали в Италию, чтобы попытать счастья в Павии, близ Милана. Было решено, что Альберт останется в пансионе до окончания учебного года в гимназии.

Итак, в пятнадцать лет Альберт неожиданно остался один. Занятия в гимназии не спасали от одиночества. Не зря школьные товарищи еще раньше дали ему, возможно в насмешку, прозвище Biedermeier, что означает нечто вроде Простака. Будучи от природы бесхитростным, он не умел достаточно хорошо скрывать свою неприязнь к преподавателям гимназии и их драконовским методам. Естественно, это не прибавляло ему симпатии в глазах учителей. Не снискал он у них расположения и тем, что задавал вопросы, на которые они затруднялись ответить. В одном из писем, относящихся к 1940 г., Эйнштейн следующим образом описал сложившуюся в то время ситуацию: «Когда я был в седьмом классе гимназии Луитпольда [т. е. лет 15-ти], меня вызвал классный наставник и выразил желание, чтобы я оставил гимназию. На мое возражение, что я ни в чем не провинился, он ответил лишь: „Одного вашего присутствия достаточно, чтобы подорвать уважение класса ко мне“ [11] Это был тот самый преподаватель греческого, который предсказывал, что из Эйнштейна никогда ничего путного не выйдет. .