Елена Первушина - Судьба российских принцесс. От царевны Софьи до великой княжны Анастасии

Екатерина, которой очень нравилась София Доротея, не скрывала причин такой симпатии.

«Мнение ее врача о ее здоровье и крепости сложения влечет меня к ней, — писала императрица и не забывала отметить: — Она тоже имеет недостаток, а именно тот, что у нее одиннадцать братьев и сестер». Одно время она даже носилась с идеей взять принцессу в Россию и вырастить ее при своем дворе, как это некогда сделала Анна Иоанновна с принцем Антоном Ульрихом. Но уже был век Просвещения, и в Европе сочли бы жестокостью, если бы такую юную девочку-подростка увезли в чужую страну одну, без родителей, и Екатерина, взвесив все, была вынуждена написать воспитателю наследника Никите Ивановичу Панину: «Принцессу Вюртенбергскую отчаялась видеть, потому что показать здесь отца и мать в том состоянии, по донесениям Ассеберга, находится невозможно: это значило бы с первых же шагов поставить девочку в неизгладимо-смешное положение, и потом ей лишь 13 лет и то еще минует через восемь дней».

Принцесса Вильгельмина (Наталья Алексеевна)

Принцесса же Вильгельмина была как раз подходящего возраста, ей исполнилось 17 лет. Екатерина пригласила в Россию ее вместе с матерью и двумя сестрами, Амалией и Луизой. По этому поводу императрица писала Панину: «У ландграфини, слава Богу, есть еще три дочери на выданье; попросим ее приехать сюда с этим роем дочерей; мы будем очень несчастливы, если из трех не выберем ни одной, нам подходящей. Посмотрим на них, а потом решим. Дочери эти: Амалия-Фредерика — 18-ти лет; Вильгельмина —17-ти; Луиза — 15-ти лет… Не особенно останавливаюсь я на похвалах, расточаемых старшей из принцесс Гессенских королём Прусским, потому что я знаю и как он выбирает, и какие ему нужны, и та, которая ему нравится, едва ли могла бы понравиться нам. По его мнению — которые глупее, те и лучше: я видала и знавала выбранных им».

Павел, тогда еще благоразумный и послушный сын, выбрал Вильгельмину, «и всю ночь я ее видел во сне», — так записал он в своем дневнике.

По-видимому, Павел искренне полюбил принцессу и какое-то время был счастлив.

Екатерина тоже осталась довольна. Она писала ландграфине: «Ваша дочь здорова; она по-прежнему кротка и любезна, какою Вы ее знаете. Муж обожает ее, то и дело хвалит и рекомендует ее; я слушаю и иногда покатываюсь со смеху, потому что ей не нужно рекомендаций; ее рекомендация в моем сердце; я ее люблю, она того заслужила, и я совершенно ею довольна. Да и нужно бы искать повода к неудовольствиям и быть хуже какой-нибудь кумушки сплетницы, чтобы не оставаться довольной Великой Княгиней, как я ею довольна. Одним словом, наше хозяйство идет очень мило. Дети наши, кажется, очень рады переезду со мною на дачу в Царское Село. Молодежь заставляет меня по вечерам играть и резвиться, или, если угодно, я заставляю их этим заниматься». Весной следующего года английский посланник Гуннинг доносит своему королю: «Недавно императрица высказала, что обязана великой княгине за то, что ей возвращен ее сын, и что она поставит задачей своей жизни доказать свою признательность за такую услугу; действительно, она никогда не пропускает случая приласкать эту принцессу, которая, обладая даже меньшим умом, чем великий князь, несмотря на то приобрела над ним сильное влияние и, кажется, до сих пор весьма успешно приводит в исполнение наставления, несомненно, данные ей ее матерью, ландграфиней. Общество ее, по-видимому, составляет единственное отдохновение великого князя; он не видит никого, кроме молодого гр. Разумовского».

Граф Разумовский, о котором он упоминает, — это Андрей Кириллович Разумовский, племянник фаворита Екатерины, камергер и близкий друг юного великого князя.

Еще в то время, когда велись переговоры об этом браке, она составила для будущей невестки «наставления», подозревая, что у Фридриха найдутся свои «добрые советы» для родственницы и король будет просить, а то и приказывать Вильгельмине заботиться об интересах Пруссии при Российском дворе. «Наставления» включали в себя двенадцать пунктов. Принцесса была должна быть ласкова со всеми, но без «лицеприятия», выказывать полное доверие к императрице и уважение к цесаревичу и ко всей нации. Вильгельмина не должна была слушать никаких наветов злобных людей против императрицы или цесаревича, а в деле политики не поддаваться внушениям иностранных министров. Она не должна была также допускать слишком близкой дружбы с кем-то из придворных и одновременно не должна чураться общества. Она должна быть бережлива и никогда не делать долгов (сама Екатерина в первое время часто влезала в долги не только из-за подарков, но и из-за карточной игры, и ей приходилось выслушивать упреки от Елизаветы). В свободное время цесаревна не должна предаваться праздности, очень хорошо, если она будет много читать, кроме того, она может заниматься музыкой и рукоделием. «Наставления» заканчиваются 13-м пунктом: «Следуя этим правилам, принцесса должна ожидать самой счастливой будущности. Она будет иметь самого нежного супруга, которого она составит счастье и который, наверно, сделает ее счастливой; она будет иметь преимущество именоваться дочерью той императрицы, которая наиболее приносит чести нашему веку, быть ею любимой и служить отрадой народу, который с новыми силами двинулся вперед под руководством Екатерины, все более прославляющей его, и принцессе останется только желать продления дней Ее Императорского Величества и Его Императорского Высочества Великого Князя, в твердой уверенности, что ее благополучие не поколеблется, пока она будет жить в зависимости от них».

Какое-то время императрице казалось, что Наталья Алексеевна (так стали называть принцессу после того, как она приняла православие) поступает в точности согласно ее советам, но потом она поняла, что принцесса достаточно своенравна и себе на уме. В письме к Гримму от 21 декабря 1774 года императрица жалуется: «Как не быть болезненной; у этой дамы везде крайности; если мы делаем прогулку пешком, — так в двадцать верст; если танцуем, — так двадцать контрдансов, столько же менуэтов, не считая аллемандов; дабы избегнуть тепла в комнатах, — мы их не отапливаем вовсе; если другие натирают себе лицо льдом, у нас все тело делается сразу лицом; одним словом, золотая середина далека от нас. Боясь злых, мы не доверяем никому на свете, не слушаем ни добрых, ни дурных советов; словом сказать, до сих пор нет у нас ни в чем ни приятности, ни осторожности, ни благоразумия, и Бог знает, чем все это кончится, потому что мы никого не слушаем и решаем все собственным умом. После более чем полутора года, мы не знаем ни слова по-русски, мы хотим, чтобы нас учили, но мы ни минуты в день старания не посвящаем этому делу; все у нас вертится кубарем; мы не можем переносить то того, то другого; мы в долгах в два раза противу того, что мы имеем, а мы имеем столько, сколько едва ли кто-нибудь имеет в Европе. Но ни слова более — в молодых людях никогда не следует отчаиваться».