Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Слабенькая бомба и четыре пули, с намеком на количество стволов в расстрельных командах. Сам задетый осколком и задержанный, объяснил свои мотивы очень коротко: «Я отомстил за братьев», взял все на себя, - хотя ясно было, что пистолет, бомбу и дорогущий билет на пароход ему кто-то обеспечил, - и получил 17 лет, а на пышных похоронах подполковника присутствовал «весь Байрес», и оппозиционный, и радикальный, включая уже бывшего президента Иригойена и действовавшего президента Марсело Альвеара.

Прославленный левой прессой Латинской Америки и Европы, в тюрьме Вилькенс был на идеальном счету, читал лекции, работал в библиотеке, писал статьи для анархистских газет, настойчиво повторяя: «Это была не месть, я видел в нем не жестокого офицера, но воплощение преступной системы, подавляющей все ради своей выгоды! Пусть она уйдет, рухнет, рассеется, пусть в нашей жизни останутся только любовь, красота, наука!», - и так до 15 июня 1923 года, когда молодой человек по имени Эрнесто Перес Миллан, прошедший в тюрьму за взятку, не застрелил его прямо в камере, спящего.

Поступок свой убийца объяснил с такой же прямотой, с какой объяснял убитый: «Подполковник был моим командиром и родственником, я отомстил злобному иностранцу за его смерть». Положенных 10 лет не получил, с помощью влиятельных друзей был признан «в состоянии временного помешательства» и помещен в госпиталь, где жил спокойно, с удобствами, правда, злясь, что просидеть придется не меньше двух лет. Однако свободы так и не увидел. 9 ноября, во время прогулки по парку, его смертельно ранил некий Эстебан Лючич, уголовник.

На следствии выяснилось естественное: киллер просто исполнил заказ, а нанял его другой заключенный, Борис Герман, врач, биолог, художник, естественно, эмигрант из России, где в юности, хоть и дворянин, увлекся марксизмом (даже спорил с молодым Владимиром Ульяновым). Потом, пожертвовав состояние на революцию, ушел под красно-черное знамя, и в 1919-м стал «автором» первого «экса» в Аргентине. Факт заказа не отрицал, но и только: каким образом сумел получить с воли револьвер и деньги, как вышел на Лючича, сидевшего в другом блоке, не рассказал даже под пытками, от последствий которых умер через несколько месяцев, и в ответ на его смерть товарищи взорвали итальянское консульство, угробив девять человек и ранив больше тридцати, в основном, случайных прохожих. В Аргентине начиналась первая в истории человечества «городская герилья», - но, впрочем, это уже совсем другая история.

Изменение привычной реальности, - забастовочная волна, «Трагическая неделя» в Буэнос-Айресе, «Мятежная Патагония», - сломало многие планы, казавшиеся нерушимыми. Весной 1922 года, выступая на съезде ГРС, где речь шла о выборах, президент Иполито Иригойен честно заявил, что рассматривает предстоящие шесть лет, как своего рода «отпуск для осмысления» дальнейшей стратегии, и соответственно, предложил на время этого «отпуска» человека, при котором мог бы активно влиять на политику. Однако, как оказалось, его слово для партии уже не было законом. Ибо реальность изменилась.

Нет, его по-прежнему уважали. Но очень многие партийцы, в основном, из высшего эшелона, выходя на трибуну, высказывали то, о чем раньше шептались в узком кругу. Не то, чтобы критиковали, однако «поумерить темпы исправления» считали необходимым. Ибо нравственность нравственностью и этика этикой, а вспышка активности тех, о ком раньше полагалось заботиться, но без права вмешательства в политику, всерьез напугала многих приличных людей, воочию увидевших, что la cabra siempre tira al monte, - то есть, коза всегда убежит в горы, или, если угодно, сколько волка ни корми…

Официально такое, конечно, не звучало. Все, как положено, клялись в верности идеалам народа и резко осуждали «консерваторов», ставя под сомнение, в основном, «вертикальное руководство», «давящий» стиль лидера и отход в этом смысле от заветов великого Алема, настаивавшего на «безличности». Что было чистой правдой. Если дон Леандро, в детстве ушибленный трагической гибелью отца, на дух не воспринимал даже малейшие намеки на «диктатуру», везде и во всем требуя «коллегиальности», то дон Иполито, свято веря в свою миссию, с окружением вел себя по принципу «мы тут посоветовались, и я решил». А это подходило далеко не всем: в конце концов, политики честолюбивы, и министрам, и депутатам хотелось творить историю, а не быть пешками.

Конечно, ораторы берега видели, и слово «каудильизм» (страшный ярлык по тем временам) с трибуны не прозвучало, но вот о «персонализме», то есть, выпячивании себя, кто-то заявил, а вслед на ним еще кто-то, и еще, и в итоге попало даже в документы съезда. Хотя, конечно, проблема была не столько в стремлении дона Иполито давить сотрудников авторитетом; корни ее, как всегда в таких случаях бывает, уходили куда глубже.

Antipersonalistas (так назвали себя сии диссиденты, и это прижилось) просто не понимали «мечтаний» лидера на структуру общества и роль в истории народа. Упаси Боже, не скатываясь в социал-дарвинизм «консерваторов», они, тем не менее, были убеждены, что пастыри должны пасти овец. Ну и, понятное дело, стричь, - разумеется, заботясь о том, чтобы овцы были сыты и довольны.

А кроме того, оппозиция совершенно не разделяла взгляды сеньора Иригойена на место Аргентины в мире, считая, - как и «консерваторы», - что Англия светоч и учитель, а роль «пятого доминиона» есть именно то, на чем нужно остановиться. В связи с чем, еще в 1917-м чуть не устроили в партии бунт, требуя поддержать Антанту, но тогда у президента еще хватало влияния, чтобы цыкнуть, а после «Трагической недели» и беспорядков в Патагонии, такого влияния не было.

Больше того, ворчали и военные. Еще в 1921-м возникла «Ложа Сан-Мартин», где старшее офицерство, подводя итоги «кровопролитных лет», сходилось на том, что курс президента неправилен, поскольку «слабость и примиренчество» ведут не к «общественному согласию», а напротив, к ожесточению тех, кому всегда и всего мало, а этим, сами понимаете, охотно пользуются «подрывные элементы», засылаемые из-за кордона. Именно эти генералы и полковники в январе 1919 года поговаривали о перевороте (но тогда Луис Деллепиан, как мы знаем, пресек разговорчики на корню), именно к их кружку примыкал подполковник Эктор Варела, и они были очень близки к Патриотической Лиге, которую, собственно, и создали.

Короче говоря, о выдвижении «витринного» кандидата на съезде и речи не было. Верхи ГРС требовали «уточнения курса», и дону Иполито, всего умевшему видеть границы возможного, пришлось уступить, во избежание худшего, лично предложив кандидатуру сеньора де Альвеара, persona Numero Dos в партии, с которым лично был очень близок, но во взглядах расходился, - и угадал: никаких возражений не возникло. Предложение устроило всех, и кандидатом от радикалов стал дон Марсело, который, разумеется, победил. Легко и элегантно.