Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Естественно, все это не за день окончательно откристаллизовалось, понадобилось некоторое время, но общая картина дана, чтобы потом уже не отвлекаться. И прошу помнить: все это теория. На практике же, поскольку политика не физика, не химия и не математика, а ремесло социальное, во многом определяемое биологией, - то есть, конкретными особенностями конкретных особей вида Homo Sapiens Sapiens, ratio в ней определяет далеко не всё, очень многое зависит от субъективного, будь он трижды неладен, фактора. .

«Альфа-самцы», как положено, алчут командовать, распределять, карать и миловать. «Беты», их верная опора, не претендуя на майку лидера, им помогают, разделяя и триумфы, и провалы. «Гаммы», как водится, жмутся к «альфам» и «бетам» по принципу родства, свойства, старых дружб и связей, всяко доказывая свою нужность. Чтобы выжить, а если свезет, повысить статус. «Эпсилоны» же (то есть, плебс) в политике участвуют только когда выводят, чтобы использовать, а потом, одарив дозой адреналина, отослать назад.

Ну и хватит. Схема дана, детали пусть узкие спецы в скучных талмудах разбирают, а главное изложено, и суть главного проста: объективная реальность, помноженная на субъективную неизбежность, в обстановке крушения всех только-только наметившихся структур и конфигураций, усугубленного полнейшей разрухой, сулила стране много захватывающе интересного…

Ситуацию, имевшую место в Сантьяго после отъезда О´Хиггинса лучше всего характеризует слово «бедлам». Хунта была, стало быть, и власть была, но власти не было. Люди ругались, и что еще хуже, непонятно из-за чего: никаких планов никто не имел. Склока перекинулась на улицу, от баррикад и смертоубийства страну спасала армия, фактически взявшая на себя все, и некоторые офицеры уже поговаривали о том, что это правильно, но разговорчики в строю гасила твердая позиция авторитетного генерала Фрейре, считавшего, что армии политике нечего делать, ибо не разбирается.

В конце концов, видя, что толку не будет, хунта приняла более чем здравое решение: 30 марта представители трех провинций страны подписали «Акт воссоединения», некую «временную конституцию», согласно которой главные решения откладывались до созыва Учредительного Собрания, а пока что руководить страной поручалось Верховному правителю плюс Сенату из делегатов всех провинций. Верховным же на следующий день объявили Рамона Фрейре, вступившему в должность, как пишут очевидцы событий, «с гордостью, но без радости».

Думаю, так оно и есть. Имея возможность судить с высоты двух веков, трудно избавиться от ощущения, что 35-летний герой войны, был, безусловно, не «гаммой», но и не то, чтобы совсем уж «альфой». В отличие от многих коллег, о власти не грезил, к власти не рвался, и отправляясь в поход на столицу, даже не предполагал, чем это для него кончится. Но коль скоро уж кончилось именно так, будучи человеком долга, к новой, куда тяжелее всех предыдущих роли отнесся предельно ответственно, сразу же начав формировать свою команду, ибо полагал, что офицерам политику доверять нельзя, поскольку, сами знаете, беда, коль пироги начнет пекчи сапожник.

Впрочем, басен дедушки Крылова дон Рамон явно не читал, исходя из элементарной логики, и выбирая сотрудников, руководствовался ею же. При этом, будучи провинциалом, да еще выходцем из небогатой семьи, свою звезду он поймал, как и большинство офицеров, благодаря Революции, и тяготел, скорее, к «федералистам»-pipiolos (будущим либералам). А потому, с уважением выслушивал мнение их лидера Мигеля Инфанте, спикера вскоре собравшегося Сената, где «свиристелки» оказались в большинстве. Однако, поскольку тот рассуждал, в основном, о возвышенном, премьером назначил лидера «унитариев»- pelucones (то есть, консерваторов) юриста Мариано Эганья, знавшего толк и в экономике, и в социалке, и в прочих скучных материях.

Работал новый Верховный честно, без заскоков и вечного «яканья» предшественника, многое получалось, кое-что даже совсем недурно, хотя Конгресс оказался плохо управляем и бестолков. Задачу же номер раз, создание новой, уже третьей по счету Конституции взял на себя отец премьера, д-р Хуан Эганья, весьма пожилой интеллектуал старомодных взглядов, но зато лучший юрист тогдашнего Чили, автор философских работ, известных даже в Европе, и вообще, величина такого уровня, что pipiolos возражать не могли.

12 августа 1823 года собралась, наконец, вторая Учредилка. Обсуждали проект Constitucion Moralista дона Хуана, а 29 декабря голоснули «за», хотя документ оказался, мягко говоря, спорным. Ибо сеньор Эганья-старший, в юности видный правозащитник, яркий философ, некоторые идеи которого позже взял на вооружение Тейяр де Шарден, увидел в поручении уникальный шанс опробовать на практике свои разработки на тему «идеального общественного устройства». А идеал, с точностью до буквы внедряемый в реальную жизнь, это, скажу я вам, штука посильнее «Фауста» Гёте.

Если по самой сути: писаный Закон есть отражение Божьего промысла, основанного на морали и нравственности, доступных лишь «отмеченным печатью духовности избранникам Господним». А потому опираться во всем следует на богатый опыт, накопленный «Матерью нашей, непорочной Католической Церковью, которая одна лишь вправе судить, в какой мере созрел гражданин для участия в политике, а равно и для высказывания своего мнения».

То есть, - в сухой выжимке, - есть граждане, а есть «активные граждане» (21 год и старше, ревностные католики, обладающие недвижимостью, либо капиталом, либо «по воле Господней пребывающие на службе»). Они могут избирать и избираться, а также печататься в газетах. Все остальные обязаны «духовно расти» до «активного» уровня, а дорос гражданин или не дорос, определяет раз в год собирающаяся комиссия в составе уважаемых падре и отобранных ими «активных» с правом совещательного голоса, в течение этого года «бдительно проверявших» повседневную жизнь соискателей.

Уже красиво, правда? Но ко всему, еще и изложено было все это таким запутанным, древне-юридическим языком, что автору пришлом написать приложение – толстую брошюру, где попунктно разъяснялся смысл статей Основного Закона и методика его понимания, а потом еще одну толстую брошюру – руководство для понимания разъяснений.

В результате, пишет очевидец, Отто Коцебу, «Документ по большей части понравился решительно всем, поскольку каждый, как бы ни были запутаны его взгляды, прочитал в нем то, что хотел бы прочитать. Но также решительно все в местом обществе недовольны тем, что из документа ничего нельзя понять, даже в части обязанностей гражданина, и это уж не говоря о его правах, и все стремятся читать не самоё конституцию, но пояснения к ней, которые столь же неясны».