Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Бей, понимая, что вот-вот восточная сказка кончитая, стелился ковриком, протестовал, соглашался на любые уступки «при посредничестве держав» и клялся всем святым, от Корана до памяти отца, что «друга, вернее Туниса, у моей любимой Франции никогда не будет», но его метания всем были до лампочки. Англия и Рейх определились, и в такой ситуации ни интриги Италии, ни хмурая мина Турции, ни готовность Испании и России, если что, высказаться за Тунис, уже никакой роли не играла. 24 апреля 1881 французские войска перешли границу, поставив бея и его премьера перед нелегким выбором: сдаться сразу или все-таки помучиться.

Впрочем, во дворце Бардо, резиденции монарха, на эту тему даже не рассуждали; по воспоминаниям Сержа де Бойя, главу правительства, в основном, интересовало, какой ковер, - из Марокко или отечественный, - будет лучше смотреться в зале, где подпишут капитуляцию. Поэтому, не имея приказа, армия, сосредоточенная в лагерях Меджерды, не сделала ни единого выстрела. Да и будь приказ, вряд ли бы сделала: генералам, назначенным главой правительства, не верил никто, их в глаза называли (не знаю, как по арабски) «жопниками», да и в бея никто не верил, так что солдаты массами расходились по домами или, если хотели драться с «неверными», с оружием в руках уходили в горы.

Зная все это от лазутчиков, французы на регулярную армию не оглядывались: их тревожила только беспокойная Хрумирия, поэтому двинулись, в первую очередь, туда и к 28 апреля, захватив основные поселки, отрезали мятежные области от центральных районов. Правда, начался сезон дождей, дороги размокли, продвигаться стало сложнее, и французское командование приняло решение прежде всего поставить точку над самым главным i: 1 мая в Бизерте высадился 8-тысячный десант, форсированным маршем двинувшийся на столицу, а спустя 11 дней, в аристократическом предместье Мануба, генерал Бреар вручил консулу Теодору Рустану готовый текст франко-тунисского договора, после чего консул, генерал и два эскадрона кавалерии, прибыв в Бардо, предложили бею подписать «умеренные и корректные пункты».

Предварительно даже зачитав вслух: (1) отказ от «внешнего суверенитета», то есть, от права на внешнюю политику, возлагаемого отныне на «министра-резидента Франции», и (2) «временная оккупация» Туниса до момента, когда «высокие договоривающиеся стороны придут к обоюдному соглашению, что местная администрация способна гарантировать поддержание порядка». Со своей стороны, Франция гарантировала помощь против «всякой внешней и внутренней опасности, которая могла бы угрожать личности или династии Его Высочества».

Все это было сообщено предельно вежливо, с поклонами и без малейшей угрозы. Его Высочеству дали даже шесть часов на размышление. Но появление вместе с эскадронами эмира Тайеба, младшего брата бея, много лет жившего в политической эмиграции, вкупе с обмолвкой генерала, невзначай сообщившего, что «сохранение у власти лично месье Мухаммеда ас-Садока для Франции не является принципиальным моментом» к сколько-то долгим размышлениям не располагало. Всего через час бей, для которого этот аспект был принципиальнее некуда, сообщил, что, доверяя благородству Французской Республики, готов подписать. И подписал.

«В те дни я убедился, что мой народ достоин восхищения», - писал Хайраддин, - вполне справедливо. Первые же сообщения о смысле Бардоского Акта вызвали в стране совершенно одинаковую реакцию. Бея, ранее тихо презираемого, возненавидели, вся столица повязала черно-оранжевые ленты, в янычарские времена означавшие отказ в повиновении недостойной власти. В поддержку главы государства, напирая на «зато спас страну от войны» выступила только верхушка духовенства, сидевшая на льготах и дотациях, да еще мамлюкская элита, считавшая, что «французы – не самое худшее зло» и вообще предлагавшая переживать трудности по мере поступления.

Все остальные, - и «базар», и «улица», и «дворцы», - открыто говорили, что Мухаммед ас-Садок продал Тунис, что в правительстве нет ни одного патриота, только уроды, «жопники» и предатели, которых на кол пора, что в таких ситуациях, которая нагрянула, не считаться с мнение народа означает встать против народа, - и все, как один, включая «просвещенных людей», публично высказались в поддержку южных марабутов, требовавших (а в ряде регионов уже и успевших) начать джихад.

И поехало. Кполыхавшей вовсю Хрумирии присоединились племена севера, юга, центра, в их ополчения сотнями вливались солдаты и офицеры отказавшейся сложить оружие армии. К 17 июня в стране южнее, восточнее и западнее столицы не осталось ни одного неспиленного телеграфного столба, ни одного уцелевшего блок-поста, а в конце месяца во власти мятежников оказались почти все города Туниса; губернаторов выгнали, над управами подняли зеленые и черно-оранжевые флаги, иностранцы и «протеже» в панике бежали кто куда.

Однако, как и в 1864-м, события развивались стихийно: единого центра не было, а выдвинувшийся в лидеры Али бен Халифа, — 79-летний каид Габеса и Сфакса, шейх крупного племени, - реально держал в руках только свой округ, считаясь формальным лидером всех восставших лишь потому, что умело распускал слухи о связях со Стамбулом, откуда обязательно пришлют подмогу.Тем не менее, в его ставке, - в селении Махарес, - быстро сформировалась крупная, вполне боеспособная армия, его (в основном за возраст и мудрость) признали «самым главным» десятки племен, а в «дружественный союз» с ним вступили вожди всего Юго-Запада, от Кайруана до алжирской границы.

Вполне грозная сила, которую французы сразу же определили, как «более чем серьезный фактор». И все же, Али бен Халифа, принимавший участие в войне 1864, сознавал, что тогда погубило успешно стартовавшую инициативу масс, и делал все, чтобы не повторить ошибок «народного бея», рассылая всем подряд письма с обоснованием необходимости единства. Аргументы у него были: на глазах у всех, исступленно сражаясь в изоляции, гибли хрумиры, которых со 2 мая 1881 медленно и методично пережевывал, а после месяца тяжелейших позиционных боев и пережевал Иностранный Легион. Ни доблесть, ни воинские навыки не помогли: 27 мая сопротивление «Четырех Долин» прекратилось и хрумиры, получив обещание, что репрессий не будет, сдали оружие.

Такой исход сам по себе стал аргументом, дополнять который словесными уговорами не следовало: с 15 по 20 июня в том же священном городе Кайруан, где когда-то безуспешно уговаривал племена объединяться «народный бей», состоялся очередной «миад», - Великий Хурал, - однако с тем же результатом. Не споря с тем, что без единства всем будет худо, шейхи, каждый из которых считал пупом земли именно себя, сумели договориться только о координации действий, постановив, что признают Али бен Халифа «раисом», когда прибудут войска Порты и привезут с собой официальный султанский фирман.