Адам Бромке - Коммунистические государства на распутье

Когда современные поборники марксизма-ленинизма видят, какие перемены произошли с 1939 года в идеологической географии земного шара, то они находят в них немало обоснований для своей политической и идеологической дерзости. Советский Союз вышел из почти гибельных испытаний второй мировой войны, не изменив своих границ на юге и востоке, по существенно расширив свои территориальные владения па западе и с (внушительным количеством зависящих от пего коммунистических режимов за пределами его западных границ. Вскоре после этого, в итоге продолжительной гражданской войны, под коммунистическим контролем оказался весь континентальный Китай, окаймленный с флангов коммунистическими режимами в Северной Корее и Северном Вьетнаме. В ряде крупных стран, в том числе во Франции и Италии, в Индии и Индонезии, коммунистические партии либо сохранили свою прежнюю силу, либо обрели новое могущество. В полном соответствии о классическим ленинским слиянием «теории» и «практики» плоды этой практики были обильны. И каковы бы ни были политические или доктринерские распри, разделяющие ныне коммунистических руководителей, все они не устают твердить своим последователям, что «теперь одна треть человечества живет при социализме».

Куда менее удовлетворительно обстоят дела с теорией марксизма. Передовые индустриальные страны просто-напросто не пошли по пути, предначертанному Карлом Марксом еще сто с лишним лет назад. Вместо неизбежной концентрации богатства и нищеты на общественных полюсах в передовых странах наблюдается распространение жизненного уровня средних классов на все более широкие слои населения. Классовая борьба должна быть единственной движущей силой истории, а на самом деле классы и соперничающие группы обычно расходятся по вопросам вроде «побольше бы этого» или «поменьше бы того». Вместо отвержения «широкими массами» «диктатуры буржуазии» мы видим, что институты и практика представительной западной демократии одобряются и являются предметом подражания более, чем когда бы то ни было, и даже традиционные лозунги о «свободе» и «демократии» узурпируются теми, кто отрицает их или подавляет попытки их осуществления. А национализм, который Маркс разоблачал как орудие буржуазии в эксплуатации рабочих, остается сильным эмоциональным фактором в коммунистических странах и при ссорах между коммунистическими государствами.

Марксистам было нелегко объяснить, почему коммунизм победил впервые именно в России. Однако но многим причинам— надолго сохранившийся антагонизм между помещиками и крестьянами, неравномерное распространение капиталистических предприятий, неспособность или нежелание буржуазии полностью перекроить русское общество и политику—марксистский образ мысли оказал сильное влияние на воинствующее крыло русской интеллигенции. А с победой большевизма революционное напряжение, постепенно спадавшее в рядах так называемых марксистских партий Западной Европы, оживилось с необычайной силой и сконцентрировалось в ленинском варианте. Вместо того чтобы дожидаться, пока пролетарская революция произойдет сначала в более старых капиталистических странах, Ленин признал к захвату власти в «самом слабом звене империализма», в России. Вместо пренебрежения революционным потенциалом крестьянства он привлек на свою сторону самые недовольные, истосковавшиеся по земле сельские классы. Вместо того чтобы рассматривать угнетенные народы колоний как фактор пассивный, не играющий заметной роли в общем балансе политических сил, Ленин активно стремился завербовать их в союзники нового, советского государства.

Чтобы заставить историю двигаться в избранном им направлении, Ленин сделал упор на централизованную власть, осуществляемую дисциплинированной и идейно монолитной партией, которая сама себя назначила агентом мировой революции. Наконец, отрицая, что советская революция была специфически русским явлением, и [провозгласив ее как первую стадию общемировых преобразований, Ленин и его преемники дали выход скрытому русскому мессианизму. Россия, самая отсталая из главных европейских стран, внезапно была облечена Лениным всемирной миссией, предписанной марксистско-ленинской идеологией,—принести человечеству спасение независимо от того, понравится ли ему эта перспектива.

Идеология и практика современного коммунизма в большой степени определяются тем фактом, что впервые коммунистическая партия пришла к власти именно в России. Преобладающие в численном и культурном отношении как национальный элемент советской жизни миллионы русских — будь то активные деятели, люди, сопротивлявшиеся режиму, или пассивные граждане — бесчисленными способами помогали оформлению советской системы. Конечно, ни один народ не является однородным в своих традициях, психологическом облике, действиях и реакциях. Однако ни одна политическая власть и ни одна идеологическая программа не могут функционировать без влияния на широкие массы народа и без их поддержки.

У русских, особенно среди интеллигенции, было много традиций, не совместимых с тоталитарной диктатурой. Новые правители учли это и взялись за формирование новой интеллигенции, лояльной по отношению к правящей партии, и за ликвидацию влияния немногочисленного просвещенного класса (унаследованного от довоенного периода) с его духовным Разнообразием и моральной горячностью. Советскому режиму удалось осуществить эти преобразования, и к началу 30-х годов в стране осталась огромная недифференцированная масса, поставленная под контроль сильно централизованного, Действующего скрытно и жестокого правящего аппарата.

Когда «дрожжи» дореволюционной интеллигенции были выведены из политического организма страны, народ, как правило, стал обращаться к более простым и старым концепциям природы «правления» или «власти». Вековечная привычка жить под огромной, произвольной и непознаваемой «властью» возродилась с полной силой. «Маленький люд» вновь принялся за изучение таинственных признаков и примет «власти», робко надеясь, что ему удастся распознать ее намерения. Народ не верил в свою способность влиять на эту власть, но испытывал потребность отождествить ее с какой-то личностью. Так, Сталин, сам по себе в высшей степени неподходящий кандидат для этой роли, превратился во всемогущего, всевидящего полубога, чьи суровые, а порой жестокие и произвольные действия должны были каким-то образом восприниматься массами как часть непостижимого, но необходимого плана достижения высшего блага не для людей, а для человека. Даже и сегодня советские коммунисты рассказывают, как глубоко они «верили» в Сталина и как трудно было им признаться самим себе, что этот «всеведущий учитель» оказался не столь уж мудрым. Русские по традиции (т. е. по их традиционному, незападному образу мышления) надеялись, что «власть» будет действовать им на благо, но они не верили, что смогут контролировать ее, разве что экстравагантными взрывами лояльности и преданности, которые впоследствии, возможно, будут вознапраждены благожелательностью правителей.