Адам Бромке - Коммунистические государства на распутье

В период между запуском первых спутников и межконтинентальных ракет в 1957 году и кубинским кризисом 1962 года Хрущев, судя по всему, пытался тем или иным способом «нажиться» па имевшемся у него, по его словам, стратегическом преимуществе. В период «мучительных переоценок», последовавших за первым, так сказать лобовым, ядерным столкновением, Хрущев склонился к более трезвой оценке Теперешнего стратегического равновесия сил и к временному, более реалистическому взгляду на политическую решимость Америки и Запада вообще. Но надолго ли?

Пересмотр Кремлем своей оценки соотношения сил имел важные последствия для его политики внутри группировки коммунистических государств и в остальном мире. Одним из первых последствий было углубление конфликта с коммунистическим Китаем и усиление сил раскола внутри все более расшатывающейся и плюралистской группировки коммунистических государств. Руководство коммунистического Китая отвергает пересмотренную Кремлем оценку ядерного равновесия и настаивает на том, что Хрущев должен был довести кубинскую ракетную авантюру до решительной схватки. Раз он не сделал этого, говорят в Пекине, он стал «сообщником империалистов», показал себя «сторонником статус-кво» и «изменником делу революции».

Не сделав разумного вывода о том, что даже наличие очень большой ядерно-ракетной мощи не может гарантировать ни революционную экспансию, ни даже национальную безопасность, Пекин стал с удвоенной яростью нападать на Хрущева за то, что в 1959 году он решил отказаться от программы, принятой им в 1957 году,-—программы помощи Китаю в его честолюбивых намерениях стать самостоятельной ядерной державой. Таким образом, как это уже неоднократно случалось, проблемы идеологии и власти полностью смешались, а решение Кремля сохранить свою ядерную монополию в группировке коммунистических государств подлило масла в огонь его политического соперничества с Пекином.

Ожесточенный спор по поводу стратегии и использования силы, чтобы заставить империализм «откатиться назад», повышает драматичность и других политических и идеологических конфликтов между Москвой и Пекином. Москва высмеивает пекинский «большой скачок вперед» 1958 года и издевается над его попыткой пойти прямо ,к «коммунизму» с помощью одних лишь декретов и без предварительного создания необходимых «объективных условий». Пекин нападал на Хрущева за то, что тот якобы благоприятствует «буржуазному перерождению» советской системы. Москва атакует Мао Цзэ-дуна за попытки исключить Россию из круга «афро-азиатских» народов и за претензию монопольно руководить революцией в развивающихся странах. Пекин обвиняет Москву в стремлении восстановить монополистический контроль над всеми коммунистическими режимами и партиями. Переплетение властолюбивых тенденций с идеологическими притязаниями ясно показывает примат борьбы за власть над идеологией.

Непосредственное столкновение между двумя главными коммунистическими государствами повлекло за собой далеко идущие последствия для каждого из них. Хрущев весьма чувствительно реагировал на китайские обвинения по поводу советской гегемонии и после 1957 года неоднократно разоблачал сталинское требование идеологического суверенитета Кремля в международном коммунизме. В то же время он высказывал надежду Кремля восстановить свое главенство при добровольной поддержке большинства коммунистических партий, даже ценой исключения Пекина из рядов ортодоксов. Эти его притязания временами наталкивались на опасения более слабых партий—например, польской и итальянской,— что международное совещание, организованное Москвой, действительно приведет к восстановлению этой гегемонии и тем самым значительно сузит только что обретенную ими свободу маневра в национальном и международном плане.

Нарастающий темп и накал китайско-советского спора усилил среди восточноевропейских сателлитов тенденцию к той или иной степени автономии. Эта тенденция утверждалась и все больше росла со времени польских и венгерских событий в октябре 1956 года. Хрущев убедился, что менее рискованно признать в какой-то мере «национальные пути» к социализму, нежели запрещать все, пользуясь сталинскими методами господства. На этом примере мы снова видим, как идеологические доктрины постепенно приспосабливались к новой политической действительности.

Последнее, третье по счету примирение Москвы с Союзом коммунистов Югославии, явившееся вызовом китайским коммунистам, нападающим на Тито за «ревизионизм» и «буржуазное перерождение», позволило Белграду расширить свои связи и усилить влияние на некоторых сателлитов, в частности на Румынию. Не в пример первому и довольно бесплодному примирению 1955 года новое, более полное сближение привело к частичному .одобрению Кремлем «особого пути» Югославии к социализму. Этот новый шаг придал смелости Некоторым лидерам стран-сателлитов в их стремлении найти такие методы правления, которые обеспечили бы им более Широкую народную поддержку.

Возрождение духа национальной автономии в странах-сателлитах выявило резкие различия в положении отдельных партий. Чехословацкая партия, долго пытавшаяся игнорировать призывы Москвы к десталинизации, боялась ослабить свой контроль в области литературы и духовной жизни вообще. Ее руководители сознавали, насколько глубоки в народе традиции личной и политической свободы, и опасались оживления этих традиций. С другой стороны, коммунисты Словакии, многие из которых в 1943 и 1944 годах упорно боролись За освобождение своей страны от нацистского господства, оказались смелее своих товарищей по партии на чешских землях, где партия получила власть в виде «подарка» от Красной Армии.

В Польше, где с 1956 года Гомулку беспокоит вспышка прозападных литературных и художественных симпатий, партийный контроль стал в последние годы намного более жестким. Румынская партия, долго считавшаяся рабским исполнителем любой прихоти Москвы, начала отстаивать свои экономические притязания вопреки увещеваниям Москвы и СЭВа ставить интересы блока выше программ национального развития. Kpoме того, она приступила к активному расширению своих связей с Западом и Китаем и к осторожному воскрешению западных элементов в своей культурной жизни.

Режим Кадара в Венгрии, хотя многие продолжают считать его символом подчиненности гегемонии Москвы, пытается устранить недовольство народа путем создания лучших условий жизни и разрешив более широкие личные и духовные контакты с Западом. Только Восточная Германия осталась явно сталинистской в своих методах правления. Ульбрихт хорошо понимает, что, покуда его режим существует бок о бок с полными экономической и духовной силы Западной Германией и Западным Берлином, попытка последовать польскому или даже венгерскому образцам может оказаться для него роковой.