Иван Филиппов - Записки о «Третьем рейхе»

Вследствие такой пропаганды немецкий обыватель начинал свыкаться с мыслью о полезности войны против Польши. Война в Польше сама по себе объявлялась гитлеровцами как «блицкриг» (молниеносная война), а это означало, что никаких дополнительных тягот она не принесет населению. Чтобы разжечь ненависть у немцев к полякам, Геббельс поднял кампанию вокруг выдуманных им же самим так называемых «массовых убийств» поляками немецкого населения, проживавшего в Польше.

Все это, вместе взятое, выводило немцев из состояния оцепенения. И когда через несколько дней после начала войны в берлинских мясных лавках появилась польская свинина, многие немецкие обыватели начали склоняться к тому, что война пока не требует от них никаких особых «накладных расходов», а даже приносит некоторую «коммерческую выгоду». Геббельсовская же пропаганда подогревала и растравляла низменные чувства обывателей, возбуждая страсть к захвату чужого богатства. Она старалась погасить у немецкого населения чувство сострадания к другим народам, отвращение к награбленному добру, презрение к убийцам невинных женщин и детей, гнев по поводу уничтожения мирных сел и городов, культурных ценностей и т. д. Можно сказать, что яд шовинизма и национализма, бивший в это время фонтаном из всех органов нацистской пропаганды, оказывал свое пагубное влияние на психику многих людей.

У витрин комфортабельных магазинов на Лейпцигерштрассе, Курфюрстендам и отелей на Унтер ден Линден, где вывешивались карты Польши, я видел, как многие берлинцы с любопытством следили за продвижением немецких войск по польской территории, отмечаемым маленькими флажками со свастикой. Смешиваясь с толпой, я напрасно ожидал, что хоть кто-нибудь из берлинцев выскажет слова осуждения гитлеровского разбоя на польской земле, в защиту польских женщин и детей, умиравших в осажденной Варшаве.

Все это невольно заставляло задумываться над тем, на какой опасный путь толкают гитлеровцы весь немецкий народ.

Каждый день в министерстве пропаганды на пресс-конференциях один из геббельсовских чиновников зачитывал журналистам военную сводку, которая свидетельствовала о быстром продвижении германских войск в глубь польской территории. Но даже немецкие газеты не могли скрывать героического сопротивления польских солдат и справедливо отмечали бездарность тех польских военных руководителей, которые возглавляли в то время польскую армию. Командование панской Польши по существу не принимало никаких оборонительных мер против гитлеровской Германии, которая уже долгое время осуществляла почти открытые антипольские военные мероприятия. Первые дни боев показали, что польская армия имела на вооружении старое оружие, танков и самолетов было очень мало. Правящие круги Польши во главе с Пилсудским продолжали до самой последней минуты надеяться на союз с Гитлером против СССР, предавая таким образом интересы своей страны.

Уже после первых дней сражений для всех стало ясно, что война для Польши проиграна. 6 сентября из Варшавы сбежало правительство, хотя город продолжал героически сопротивляться. Немцы обрушивали на Варшаву ежедневно тонны металла, угрожая смести ее с лица земли. В городе оставались иностранные миссии, в том числе и советские дипломаты. На весь мир немцы подняли крик о «коварстве» поляков, которые якобы не желают выпускать иностранцев из Варшавы, и, приняв позу «благодетелей», сидя с пушками у ворот Варшавы, занялись «разрешением» этой проблемы. Через несколько дней гитлеровцы возвестили миру о своей «спасительной миссии». Циничность этого жеста превосходила всякие границы.

Через 18 дней после начала войны гитлеровцы захватили Польшу. Ряд территорий Польши приказом Гитлера был присоединен непосредственно к Германии (Верхняя Силезия, Вертегау, Данцигский коридор), остальная часть территории Польши объявлялась Польским генерал-губернаторством. На пост генерал-губернатора Гитлер назначил Франка — председателя академии германского права, который показал себя позднее на этом посту как смертельный враг польского народа, попавшего под тяжелое ярмо гитлеровской оккупации.

В Берлине конец похода отметили празднично. Появились специальные номера газет о «блицпоходе» был выпущен специальный фильм «Фойертауфен» («Огненное крещение»), который иностранные журналисты переименовали в «Фойертойфель», что означало «Огненный черт», имея в виду организатора польской кровавой эпопеи.

Фильм «Фойертауфен» представлял собой документ фашистского варварства. Мне довелось присутствовать на «премьере» этого фильма. Демонстрировался он в берлинском кинотеатре «Уфа-паласт» у зоологического парка. На просмотр прибыл, как всегда разряженный, Геринг со своей женой, заняв обширную ложу. Сидящая в партере публика под этой ложей с опаской посматривала вверх, подумывая над тем, как бы восьмипудовая туша, окаймленная металлическими побрякушками, не надломила опоры ложи и не рухнула вниз. Боялись, конечно, не за благополучие «рейхсмаршала», а за свои головы.

Мы сидели в партере со знакомым мне немецким лейтенантом Дюрксеном, являвшимся «офицером связи» между министерством пропаганды и военным министерством.

Фильм начинался показом заснятого выступления Геринга, который воздавал хвалу своей авиации, орудовавшей над Варшавой. Щегольство и любование собой сквозили во всем его облике.

Затем демонстрировались кадры, передававшие уничтожение немецкой авиацией и артиллерией польской столицы. Стаи геринговских «штука-бомбен» — пикирующих бомбардировщиков — засыпали бомбами мирный город, в котором укрывались женщины и дети. В груды щебня и пепла превращались памятники древней польской культуры. На экране развертывалась панорама чудовищной катастрофы польского народа. «Город без крыш», — орал диктор, и вслед за этим появлялись кадры, рисующие обезглавленную Варшаву: ни одной уцелевшей крыши в целом ряде кварталов города.

Придет время, думал тогда я, и этот фильм будет служить одним из тягчайших документов, изобличающих немецких фашистов в массовом уничтожении гражданского населения, в преднамеренном истреблении культуры других народов.

Помню, после просмотра фильма, от которого у меня кружилась голова, а в ушах звучали крики и плач польских женщин и детей, лейтенант Дюрксен спросил о моем впечатлении.

— Ужасный фильм, — ответил я, не скрывая своего отвращения. — Столько страшных сцен: разрушение польских деревень и Варшавы, страдания мирного населения. Все это бесчеловечно.

— Видите ли, г-н Филиппов, этот фильм должен быть поучительным для других народов. А что касается гуманизма, то... ничего не поделаешь, война есть война, — равнодушно ответил типичный представитель германской военщины.