Энтони Бивор - Гражданская война в Испании 1936–1939

Под управлением НКВД СИМ совершала бесчеловечные зверства: эксплуатируя и преувеличивая их, националисты создали чудовищную легенду. Несмотря на то что все документы уничтожены, устные свидетельства и разоблачения, сделанные Мануэлем де Ирухо и Пере Бош-Гимперой, не оставляют сомнений, что советские «специалисты» активно применяли свои «научные» методы допроса. Методы СИМ тоже эволюционировали: избиения резиновой трубой, пытки ледяной водой и кипятком ушли в прошлое. Были придуманы специальные полы камер с направленными наружу острыми краями кирпичей, чтобы голые заключенные испытывали постоянную боль. Для дезориентации и создания невыносимых условий использовали раздражители вроде скрежета металла, смены цветов, слепящего света и покатых полов. Если это не помогало или если следователи спешили, всегда можно было прибегнуть к «электрическому стулу» или к «шумовому ящику»: и то и другое могло быстро свести заключенного с ума.

Надежных оценок общего количества узников СИМ и относительных соотношений по районам и годам не существует, но можно не сомневаться, что республиканцев среди них было больше, чем националистов. Любой критик советской военной некомпетентности – например, иностранный летчик-доброволец – мог быть обвинен в измене, как и всякий идейно несогласный с коммунистами. Министр юстиции Мануэль де Ирухо в знак протеста подал 10 августа в отставку, хотя и остался в правительстве в качестве министра без портфеля. Многие другие видные республиканцы были возмущены всеми этими беззакониями, в первую очередь практикой СИМ. Но Негрин отвергал критику деятельности СИМ как вражескую пропаганду: только в 1949 году он признался в своей ошибке в интервью американскому журналисту Генри Бакли [753].

Коммунистам удивительно быстро удалось поставить под контроль правительство, бюрократию и машину общественного порядка, сохраняя при этом за собой, по требованию советской внешней политики, лишь два второстепенных министерских портфеля. Они постарались стать необходимыми для политиков-центристов, стремившихся вернуть государству силу и так вовлекшихся в этот процесс, что им стало уже не до протестов. Тем не менее острая реакция на всевластие коммунистов была неизбежна, особенно в армии.

Осенью 1937 года коммунистическая пропаганда громко славила прогресс Народной армии: улучшения на уровне подразделений и впрямь были налицо. Однако мало кто из командиров и работников штабов проявлял компетентность и тактическое чутье, организация снабжения оставалась коррумпированной и неэффективной. Самый значительный урон боевому духу наносили события в тылу. Предпочтение коммунистам в кадровой политике и вербовка в партию достигли таких масштабов, что офицеры регулярной армии, раньше поддерживавшие коммунистов, хватались за голову. Прието был потрясен, когда услышал, что раненым некоммунистам часто отказывают в медицинской помощи; батальонным командирам, отвергавшим предложения вступить в партию, недодавали боеприпасы, провиант, даже отказывали в пополнении. Зато те, кто соглашался, сразу видели, насколько полезно быть коммунистом. Их повышали в должности, начинали выделять в донесениях и славить в прессе.

С беспартийными офицерами даже на самых высоких постах отказывались сотрудничать – к примеру, полковнику Касадо в бытность командующим армией Андалусии не сообщали о расположении аэродромов и о наличии авиации на его фронте. Комиссары получали от своего партийного начальства целевые показатели по приему в партию и шли на все для их выполнения. Прието впоследствии рассказывал, что служивших в коммунистических подразделениях социалистов, отказывавшихся вступить в компартию, часто расстреливали по ложным обвинениям, вроде трусости или дезертирства. После сражения при Брунете 250 человек из дивизии Кампесино искали защиты в 14-й дивизии Меры из-за дурного обращения, которому они подверглись за свое нежелание стать коммунистами. Разгневанный Кампесино примчался в штаб Меры, но тот отказался вернуть ему людей. Генерал Миаха, хоть и состоял официально в КПИ, поддержал Меру в конфликте со своим однопартийцем.

Самое сильное падение боевого духа во второй половине 1937 года произошло, наверное, в рядах Интернациональных бригад, только в октябре потерявших от эпидемии тифа 2 тысячи человек [754]. В их рядах всегда присутствовали некоммунисты, отказывавшиеся следовать партийной линии, но теперь даже убежденные коммунисты сомневались в своей прежней правоте.

В начале 1937 года, после разгрома на Лопере, чуть не взбунтовались ирландцы, которым в последний момент не позволили сформировать собственную роту. Мятеж американцев на Хараме ранней весной оказался успешным, хотя в нем видели только аномалию, которую удалось быстро устранить. Несколько итальянцев из батальона «Гарибальди» перебежали в анархистскую колонну «Giustizia e Liberta» («Справедливость и свобода»). Во время наступления на Сеговию XIV Интербригада отказалась участвовать в бессмысленных лобовых атаках на Гранхе, а иностранцы в карательном батальоне, получив приказ стрелять в дезертиров, тоже проявили неповиновение.

Возмущение бессмысленной бойней сопровождалось растущим недовольством существованием «лагерей перевоспитания», управляемых советскими офицерами и охраняемых испанскими коммунистами с современным автоматическим оружием. Труд в этих лагерях был организован по стахановским правилам: выдача еды зависела от выполнения завышенных норм выработки. В лагеря попадали в основном те, кто по разным причинам просился домой, но получал отказ. Только недавно стало известно, что нескольких интербригадовцев из этой категории поместили в больницы для умалишенных – типичная советская мера.

Один из самых отвратительных лагерей находился в Хукаре, примерно в 40 километрах от Альбасете, где держали разочаровавшихся британских, американских и скандинавских добровольцев. Нескольких британцев спасло от казни вмешательство британского МИДа, заключенных других национальностей развезли по тюрьмам Альбасете, Мурсии, Валенсии и Барселоны [755].

Постоянное недовольство в Интербригадах проистекало в том числе и из того обстоятельства, что добровольцы, чей срок службы не был определен, считали себя вправе по истечении некоторого времени покинуть ряды воюющих. При поступлении на службу у них отбирали паспорта – часть документов тут же отправляли дипломатической почтой в Москву для последующего использования агентами НКВД за границей. Командования Интербригад, встревоженные доходившими до тыла через письма бойцов сведениями о волнениях в войсках, усиливали дисциплинарные взыскания. Письма подвергались цензуре, любой, кто критиковал компетентность партийного руководства, мог угодить в тюремный лагерь или даже рисковал расстрелом. Увольнения часто отменялись, а добровольцев, самовольно устраивавших себе несколько дней отдыха, после возвращения в подразделение расстреливали за дезертирство. Ощущение, что они попали в ловушку к организации, которой больше не сочувствуют, даже принуждало некоторых добровольцев переходить на другую сторону, к националистам. Другие прибегали к таким неоригинальным методам, как самострел себе в ногу при чистке оружия.