Владимир Тихонов - История Кореи. Том 2. Двадцатый век

Так, в производстве резиновой обуви корейскому капиталу принадлежало господствующее положение. 30 из 47 фабрик в этом секторе были корейскими; в основном ими владели протестантские бизнесмены из северо-западных областей. В отрасли существовало несколько смешанных фирм, корейские предприниматели владели частью акций крупных японских обувных компаний. Были и случаи, когда корейскими заводами резиновой обуви управляли японские менеджеры. В текстильной промышленности крупные корейские предприятия, такие, как «Кёнсонская текстильная компания», пользовались регулярными субсидиями от генерал-губернаторства, а в 1930-е годы получали также немалые прибыли от военных заказов японской армии. Продукция корейских носочных предприятий, в основном принадлежавших протестантской буржуазии Пхеньяна, пользовалась большим спросом в практически колонизированной японцами Маньчжурии. Наконец, корейские предприниматели нуждались в японской полиции для подавления рабочих протестов. Таким образом, хотя в колониальной Корее крупная буржуазия метрополии и имела привилегированный доступ к финансовым и административным ресурсам, оттесняя от них более слабых корейских конкурентов, между корейской буржуазией и японскими администраторами и монополистами существовала общность классовых интересов. Корейская буржуазия также получала, хотя и в меньшей мере, чем японская, выгоду от ускоренного индустриального роста начала 1930-х годов и была заинтересована в колонизации Маньчжурии и войне в Северном Китае — источниках прибыльных заказов.

Положение в корейской деревне, и без того невыносимое для почти полутора миллиона (на 1932 г.) безземельных арендаторских хозяйств, ухудшилось еще больше в результате мирового кризиса. Цены на рис упали к 1932 г. до 50 % от уровня 1926 г., и поднялись до 90 % от уровня 1926 г. только к 1934-35 гг., когда кризис был в основном преодолен. Сам генерал-губернатор Угаки в выступлении перед «лидерами села» в 1934 г. признавал, что 48 % корейских крестьян регулярно недоедают весной, особенно в мае — июне, когда прошлогодний урожай риса уже проеден, а новый урожай ячменя еще не собран. Экономический кризис привел к активизации крестьянских выступлений. По статистике отдела сельского хозяйства и лесной промышленности генерал-губернаторства, количество официально зарегистрированных конфликтов между арендаторами и землевладельцами увеличилось с 667 в 1931 г. до 1975 в 1933 г. Участвовали в таких конфликтах за 1930-33 гг. почти тридцать тысяч корейских крестьян. Чтобы предотвратить крупномасштабные протестные движения в Корее— в непосредственной близости от передовых линий войны в Китае — японские власти прибегли к маневрам, пытаясь создать у крестьян впечатление о власти как о «справедливом арбитре», «добросовестном опекуне» низших слоев корейского населения, а также одновременно усилить контроль за хозяйством крестьян, их настроениями и общественной жизнью.

К 1936 г. в различных провинциях Кореи работало уже 37 японских «чиновников по делам арендаторов», в задачу которых входило улаживание арендных конфликтов. Основанием для выполнения ими своих функций был изданный в 1933 г. генерал-губернатором Угаки «Указ об арбитраже в арендных конфликтах в Корее» ( Тёсэн косаку тёсэйрэй ). Этот указ, равно как и изданный в следующем году «Указ о пахотных землях Кореи» ( Тёсэн нотирэй ), действительно ввел эксплуатацию арендаторов землевладельцами в некоторые рамки. Японскими властями предписывалось теперь заключать контракты аренды минимум на три года и продлевать их автоматически в случае отсутствия серьезных нарушений со стороны арендатора, что давало хозяйствам безземельных крестьян некоторую стабильность. Однако самого болезненного для крестьян элемента арендной системы, а именно высокой (иногда доходившей до 70 % урожая) арендной платы, законы никак не ограничивали.

Рис. 44. Батраки, высаживающие рисовую рассаду под наблюдением землевладельца. Фото колониального времени.

Желая успокоить деревню, не ущемляя при этом интересов землевладельцев, японские власти повели с 1932 г. крупномасштабную кампанию за «подъем деревни» — первое мероприятие такого рода на государственном уровне в корейской истории. Целью этого, рассчитанного на пять лет, плана, было «направить» около двух с половиной миллионов безземельных и малоземельных хозяйств к «лучшей жизни» без земельной реформы — через повышение урожайности путем улучшения семян и большего использования удобрений, активизацию свиноводства и побочных промыслов, а заодно и изучения основ японского языка. Уже через год генерал-губернаторство бодро рапортовало, что из 55 тысяч «образцовых» бедняцких дворов, «административно направлявшихся к лучшей жизни», процент голодающих весной снизился с 57 % до 35 %, а 13 % смогли рассчитаться с многолетними долгами. Кроме того, 24 тысячам арендаторских хозяйств выделялась (под 35 % годовых, при условии выплаты в течение 24 лет) ссуда для приобретения небольших (примерно полгектара) участков собственной земли. План предусматривал, в итоге, перевод в мелкую крестьянскую собственность всего 0,48 % от всех пахотных угодий, обрабатывавшихся арендаторами в Корее — и эти паллиативные меры подавались как «милость и забота» японских властей. Для сравнения, осуществление похожего плана в самой Японии в 1926–1937 гг., призванное заглушить требования радикальных поземельных преобразований в крестьянской среде, перевело в собственность беднейших крестьян до 4 % тех земель, что они арендовали. «Подъем деревни» без земельной реформы оказался неосуществим ни в метрополии, ни в колонии.

В реальности «административная перестройка» деревни, внеся лишь минимальные улучшения в жизнь относительно небольшого числа бедняков, усилила контроль японской администрации над сельским населением, тем самым готовя страну к осуществлению всеобщей мобилизации на тыловые работы и в армию в начале 1940-х годов Сельское хозяйство Кореи продолжало снабжать Японию относительно дешевым рисом (к 1936 г., примерно 67 % потреблявшегося в Японии риса ввозилось из Кореи) и японскую и корейскую текстильную промышленность— хлопком-сырцом (урожаи хлопка в Корее увеличились за 1931-35 гг. вдвое). Однако потребление риса корейским крестьянством падало, а среди корейского населения в целом — лишь незначительно увеличивалось. Мероприятия японских властей, призванные интегрировать корейскую сельскую бедноту в структуры колониального общества без значительных улучшений в ее реальном материальном положении, не принесли корейской деревне «гармонии».