Иван Оченков - Царь

Так вот, за всеми этими приготовлениями, я намеревался скрыть подготовку к походу. Как все будет готово, мои войска форсированным маршем выдвинутся к Можайску, где были устроены магазины с припасами и амуницией. Потом... потом будет видно. Главное чтобы поляки узнали о моем присутствии как можно позже.

Единственной проблемой было отношение ко всему этому маскараду церкви. Местоблюститель патриаршего престола отнесся к этой моей затее, мягко говоря, без энтузиазма. В принципе, само намерение развестись с нежелающей принимать православие принцессой, возражений не вызывало... но ведь так дела не делаются! Ты сначала покайся, да обратись к отцам своим духовным с прошением. Они хорошенько подумают какую на тебя епитимию наложить. Побудешь под прещением, да помолишься, а там глядишь и разведем. И только потом - смотр невест! Поняв, что Исидор не шутит, я искренне повинился перед ним и рассказал все как есть. Митрополит немного подумал и сказал свое веское - нет! Тут уже взыграло ретивое у царя-батюшки, то бишь меня. Сказано же, не собираюсь я ни жениться, ни разводиться. Волю свою, ни собору, ни думе я не объявлял. Смотр официально не созывал, а если бояре и царедворцы себе чего надумали, так с меня какой спрос? И благословления я у тебя Владыко не прошу, а лишь нижайше требую, чтобы ты помалкивал до поры. В общем, кое-как удалось иерарха уломать. Впрочем, кривить душой ему не пришлось, выручил митрополит Иона. Сему достойному мужу, я о своих коварных замыслах не поведал, а вот он принял их за чистую монету и недолго думая провозгласил с кафедры, что брак, заключенный с не православной принцессой законным быть не может. И потому Иван Федорович в своем праве, а кому не нравится, может становиться в очередь за отлучением. Засомневавшиеся было бояре, восприняли эту новость с энтузиазмом и продолжили подготовку. А я... а я с загадочным лицом улыбался.

С тех пор, как братец Никита прознал о прогулках Алены по Москве, единственным ее развлечением стали посещения немногочисленных подруг. Иногда ее одиночество скрашивала Ефросинья Панина, иногда заглядывала Маша Романова, но чаще всего к ней забегали дочери Анисима Пушкарева: Глафира и Марьюшка. Одних их, конечно, не пускали, но Авдотья была вечно занята по хозяйству, и за девицами приглядывала пожилая холопка, которую обычно тут же спроваживали на кухню, чтобы не мешалась. Оставшись одни, девушки гуляли в саду, качались на качелях, потом шли в девичью примерять наряды и украшения или разглядывать мудреные картинки в заморских книжках.

- Хотела ленты новые, - застенчиво улыбаясь, говорила Глаша, - так все разобрали. В лавке хоть шаром покати, ни камки, ни атласа, ни кисеи. Как с ума все посходили.

- На смотр собираются, дурынды! - смешливо фыркнула Марьюшка, примеряя ярко красные коралловые бусы. - Правда, красиво?

- Дай-ка поправлю, - улыбнулась Алена, - вот так гораздо лучше! А что за смотр?

- Да так, глупости всякие, - смутилась старшая Пушкарева, внезапно припомнившая, о чем говорил батюшка, прежде чем отпустить их с сестрой в гости.

- Вот, примерь это, - протянула ей боярышня богато изукрашенный венец с подвесками.

- Охти мне! - Всплеснула та руками, - не посмею я такую красоту примерить.

- Ничто, примеряй, я хоть посмотрю, как оно выглядит.

Выдержать такое искушения девушка не могла и тут же надела убор. Критически осмотрев подружку, Вельяминова добавила к венцу серьги и ожерелье.

- Глаша, - взвизгнула от восторга Марья, - какая ты красавица!

- Правда?

- Конечно, правда! Жалко зеркала во весь рост нет, про какие мне Ваня рассказывал...

- Во весь рост, нет, - улыбнулась боярышня, - но кое что есть.

С этими словами она вынула из ларца небольшое зеркало в серебряной оправе и протянула его Пушкаревым. Вправду сказать, Глафира и без всяких украшений была чудо как хороша. Тонкие черты лица, белоснежная кожа, не требующая белил, и густые черные волосы, собранные в тугую косу могли, кого угодно лишить покоя, а уж богатом уборе и вовсе выглядела как заморская королевна. Пока она восторженно разглядывала себя в мутноватом зеркальце, ничего не забывающая Алена, наклонилась к девочке и тихонько спросила:

- Так что за смотр?

- Батюшка не велел говорить, - так же тихо отвечала ей она, - ты уж подожди, когда Глашка проболтается.

Боярышня нахмурилась, но тут же придала лицу приветливое выражение и мечтательно заявила глядя на любующуюся собой девушку:

- Надо бы тебе летник, вместо сарафана, или хоть накидку кружевную.

- Да где же ее взять?

- Сказывают в Кукуе любые кружева купить можно...

- У Лизки Лямкиной? Наверное, и у нее все скупили, в чаянии царю понравиться... ой!

- Что с тобой, али укололась?

- Нет, просто...

- Про смотр невест вспомнила?

- Так ты знаешь?

- Господи, да вся Москва только об этом и судачит!

- Слава богу! Ты уж прости меня Аленушка, а только не велели мне говорить, а ты и сама знаешь.

Пока они разговаривали, Маша завладела зеркалом, и критически оглядев сначала себя, а затем сестру с боярышней, заявила:

- Дал же бог кому не надо!

- Ты о чем это?

- О вас, о ком же еще. Тут Ваня, наконец-то надумал бросить свою кикимору заморскую, а вам и дела до того никакого нет! И я, как на грех, мала еще.

- Не говори так, охальная!

- Чего это я охальная?

- Погоди, Марьюшка, - улыбнулась Алена, - ты что же это, сама на смотр собралась?

- Ну, если вы с Глашей не пойдете, так и я сгожусь. Все краше чем эти дурынды квелые!

Самонадеянное заявление девочки было так забавно, что подружки не удержались от смеха, причем Машка смеялась громче всех. Наконец, отсмеявшись, Глаша серьезно сказала сестре:

- Перестань глупости болтать, не по чину нам в царские палаты!

- Я-то может, и глупости говорю, а вот кое-кто их делает.

- Ты про кого это?

- Да уж, не про тебя сестрица. Ты у нас по Первушке-подьячему сохнешь, а вот...

- Машка!!!

- Молчу-молчу. Ой, а что это за шум, не Никита ли Иваныч домой пожаловали? Глаша, пора нам!

Когда окольничий, тяжело ступая, зашел на половину сестры, подружек уже не было, а Алена задумчиво перебирала разложенные вокруг нее украшения. Брат немного потоптался, не зная с чего начать разговор, потом вздохнул, и хотел уже было выйти, но так и остался на пороге.

- Гляди ка, сколько приданного, - нашелся он, наконец, - надела бы убор какой, покрасовалась.

- На смотр и надену, братец мой милый, - кротко улыбнувшись, отвечала она ему.

- Прознала-таки! - вздохнул Никита.

- А ты что думал?

- Да ничего я не думал.

- А почто молчал?

- Тебя, дурочку, уберечь хотел!

- От судьбы не убережешь.

- Он и не развелся еще...

Взгляд сестры буквально облил окольничего пренебрежением к его доводу, так что он разозлился. Однако говорить правду было нельзя, и Вельяминов попытался найти отговорку.