Нурбулат Масанов - Кочевая цивилизация казахов [Основы жизнедеятельности номадного общества]

В результате проведенного исследования обычноправовых аспектов отношений собственности и взаимоотношений различных групп индивидов по поводу одного из важнейших средств производства - земли, мы смогли убедиться в доминантной роли отношений собственности на скот в системе производственных отношений кочевого общества. В этой связи встает вопрос о действительной природе отношений собственности на скот в процессе производства, поскольку юридические формы не всегда адекватны экономической реальности.

В кочевниковедческой историографии существуют различные подходы к данной проблеме (подробнее см.: Першиц, 1976; Коган, 1981; Исмаил, 1983; Крадин, 1987 и др.). Так, сторонники Б. Я. Вла-димирцова считают, что отношения собственности на скот не являлись главным показателем в социальной дифференциации номадов. Только вместе с отношениями собственности на землю, которые играли ведущую роль, они приобретали целостное классообразовательное значение (Владимирцов, 1934; Вяткин, 1947; Зиманов, 1958. С. 124-128; Еренов, 1960; Златкин, 1964; Пищулина, 1977 и др.). В свою очередь, Г. Е. Марков полагает, что «…кочевое скотоводческое хозяйство было порой не единственным и даже не главным источником возникновения резкой имущественной дифференциации. Обмен, торговля с земледельческими областями, войны и набеги… порождали значительные различия в имущественном положении…» (Марков, 1976. С. 301).

Некоторые исследователи идут еще дальше, утверждая, что «скот был легко отчуждаем и одновременно легко накопим», «но из этого,- полагают они,- как раз и вытекает непрочность. Легко доставшееся богатство - безразлично…» (Черников, 1978. С. 77). Отсюда делается вывод о том, что собственность на скот не могла быть экономической основой социальной дифференциации и приводила к нечеткости процессов классообразования (там же. С. 78). Думается, с приведенными суждениями нельзя согласиться, поскольку разведение скота всегда было очень сложным технологическим процессом и поэтому «легкое накопление» скота было невозможно, о чем красноречивее всего свидетельствует советский опыт животноводства. Да и любой мало-мальски знакомый с жизнью кочевников исследователь подтвердит, что скот в глазах номада был ВСЕМ, он значил больше родства, жизни, а отсюда обожествление, культ скота (см., например: Толыбеков, 1971. С. 195-201; Толеубаев, 1984; Он же, 1984а и др.).

На наш взгляд, гораздо ближе к истине те авторы, которые указывают на доминантную роль отношений собственности на скот в структуре производственных отношений и процессах классообразования (Толстое, 1934; Шахматов, 1964; Толыбеков, 1971; Фукс, 1981; Петров, 1981 и др.). Так, в частности С. Е. Толыбеков справедливо считает, «…что у кочевых народов… имущественное неравенство и классовое расслоение… могли возникнуть только на почве частной собственности на стада и табуны…» (Толыбеков, 1971. С. 113). В. П. Илюшечкин пишет в этой связи, что «в кочевых скотоводческих хозяйствах… основным и главным богатством, самым важным средством производства считается скот…Частная, в том числе крупная частная собственность на скот существует во всех классовых обществах кочевников, она и служит там основой частнособственнической эксплуатации» (Илюшечкин, 1980. Ч. II. С. 299).

Следует заметить, практически все источники единодушно свидетельствуют, что «главнейшее благосостояние сего народа зависит единственно от количества скота. Оно разделяет круг их общества на богатых, посредственных и бедных» (Гавердовский, 1803. Л. 67 обр.)- Так, М. В. Певцов сообщает, что «состояние монгола, как и других кочевников, определяется числом голов скота» (Певцов, 1883. С. 79).

Как показывает анализ статистических материалов, характерным признаком кочевого способа производства являлась концентрация скота в хозяйствах немногочисленного класса богатых скотовладельцев. Так, в частности, группа хозяйств, имевшая свыше 50 лошадей, составляла 3,3% всех хозяйств Атбасарского уезда, а владела 20,4% всего поголовья скота, в Кустанайском - соответственно 3,7% хозяйств и 32,6% скота, Усть-Каменогорском - 1,1% и 15,5%, Семипалатинском-1,8% и 23,0%, Зайсанском - 0,9% и 3,4%, Каркаралинском-2,0% и 19,7%, Акмолинском - 3,9% и 27,6%, Павлодарском-3,6% и 29,1%, Омском -4,6% и 30,6%, Петропавловском-1,6% и 16,8%, Актюбинском-1,2% и 11,7% (подробнее см. таблицу № 5). В социологии и экономике при анализе процессов социальной дифференциации общества широко используются коэффициенты неравенства, в частности коэффициент Лоренца, коэффициент Джини и др. (см. подробнее: Миронов, 1991. С. 30-38 и др.). Применение этих коэффициентов, показывающих степень равномерности распределения богатства между различными социальными группами, убедительно демонстрирует степень концентрации богатства в казахском кочевом обществе (см. подробнее таблицу № 6). При этом, как считают авторы данной методики, при значении коэффициента Джини с 0.3 до 0.7 фактически имеет место значительное экономическое неравенство. В этой связи остается лишь констатировать, что казахское кочевое общество, в котором фиксируются коэффициентом Джини значения от 0.330 до 0.524, было значительно экономически дифференцировано (подробнее см. таблицу № 6).

Более детальная профилировка по видам скота свидетельствует, что в хозяйствах богатых скотовладельцев, имевших свыше 50 лошадей, была сосредоточена значительная часть конского поголовья и верблюдов (см. таблицу № 7). Так, например, в Усть-Каменогорском уезде им принадлежало 24,1% всех лошадей и 19,6% всех верблюдов, Зайсанском-22,9% и 12,8% соответственно, Каркаралинском -28,8 и 14,2, Семипалатинском -34,7 и 20,7, Акмолинском -38,8 и 27,4, Петропавловском -22,3% и 77,3%. Математический анализ с помощью коэффициента Джини подтверждает глубокое неравенство и процесс концентрации конского поголовья в хозяйствах богатых скотовладельцев. Так, в частности, значение коэффициента существенно возрастает по сравнению с данными по общей обеспеченности скотом, в частности, в Акмолинском уезде с 0.441 до 0.660, Зайсанском - с 0.330 до 0.605, Каркаралинском - с 0.404 до 0.648, Семипалатинском - с 0.415 до 0.683, Усть-Каменогорском-с 0.345 до 0.591, Капальском - с 0.474 до 0.558, Джаркентском - с 0.524 до 0.666, Верненском - с 0.489 до 0.546 и т. д.

При этом в среднем на одно хозяйство данной группы приходилось в Акмолинском уезде-167,5 лошади и 153,2 овцы, Атба-сарском -133,7 и 228,0 соответственно, Зайсанском -150,0 и 417,0, Каркаралинском-136,1 и 236,3, Кокчетавском-164,7 и 143,3, Кустанайском -156,5 и 146,7, Омском -160,9 и 90,0, Павлодарском-162,4 и 190,5, Петропавловском-139,9 и 102,9, Семипалатинском-153,6 и 262,5, Усть-Каменогорском-152,2 и 186,7 (см. таблицу № 8).

Таким образом, крайне небольшая группа хозяйств, имевших свыше 50 лошадей, составлявшая всего лишь 0,9-4,6% всех хозяйств в уездах, сконцентрировала в своих руках от 11,7 до 32,6% всего поголовья скота. Еще более впечатляющими выглядят эти показатели в разрезе отдельных видов скота, особенно лошадей и верблюдов. Так, в частности, в некоторых уездах до 40% конского поголовья принадлежало данной группе богатых скотовладельцев (см. таблицу № 7). В этой связи мы вправе зафиксировать реальность процессов концентрации скота в отдельных индивидуальных хозяйствах, как правило, связанных с общиной лишь в рамках ассоциативной группы.