Иоганн Дройзен - История эллинизма [В 3 томах]

Так повествует Полибий; Филарх утверждал, будто Эвас был обойден и взят изменою; однако, незачем прибегать к таким объяснениям по поводу поражения на Эвасе. Эта позиция была не в пример сильнейшая, и неприятелю никогда не удалось бы одолеть ее, если бы Эвклид не держался чересчур робко данного вообще приказания не покидать оборонительного положения. Считая Олимп наиболее трудною позицией, Клеомен собрал под своей командой самые значительные боевые силы; там и следовало ожидать решительной атаки, тем более что неприятель там же сосредоточил свои главные войска. Окопы, какими Клеомен оградил свои ряды, вполне обеспечили решительный отпор; в случае даже неудачи Клеомен мог бы еще отступить на хребет, через который перевалила дорога из долины, лишь бы брат его отстоял Эвас; там, опираясь левым флангом на Эвас, а правым на Селласию, он мог бы еще раз оказать сопротивление неприятелю в такой же крепкой позиции. Потому-то Антигон и атаковал сперва названную гору; если б эта атака не удалась, то он сам не отважился бы более нападать на Клеомена, а напротив, может быть, совсем покинул бы эти затруднительные ущелья и попытался бы иными путями напасть на врага или утомить его. Однако, когда, благодаря единственно отважной атаке Филопемена, Эвклид был разбит, то все было потеряно. Клеомена порицали за то, что после того, как брат его пал, он не ограничился обороною, не отступил: и то и другое оказалось уже невозможным; дорога в Спарту была уже во власти неприятеля; Клеомену некуда было более отступать. Точно так же не мог он допустить, чтобы враг напал на его окопы; он подвергался опасности быть обойденным. Неужели ему ждать, пока его не осадили па этой скале, где не было ни достаточного продовольствия, ни надежды на выручку? Ему ничего более не оставалось, как попытать отчаянную атаку и кинуться на превосходные силы неприятеля; если бы это удалось, то он мог бы отрезать правый победоносный фланг неприятеля и таким путем добиться победы. Но и в этом даже случае он воспользовался бы лишь кратковременным успехом; ведь Лакония напрягла уже свои последние, крайние усилия, тогда как неприятелю предстояли все свежие вспомогательные средства как войсками, так и деньгами. Антигон в крайнем случае отступил бы в Тегею и вскоре затем с новыми войсками возобновил бы борьбу с остатками спартанской армии. [113]

После битвы обнаружилось совершенное истощение Спарты. Авторы преувеличивают, конечно, сообщая, будто из 6000 спартанцев уцелело только 200, а из всего войска лишь 4000 человек. [114]В Спарте после поражения, может быть, и обнаружилось твердое и готовое на дальнейшие усилия настроение, какое восторженно изобразил Филарх; [115]когда, однако, Клеомен, спасаясь бегством, в сопровождении нескольких всадников прибыл в Спарту, то стал увещевать граждан без дальних околичностей подчиниться Антигону. Не поев и не выпив ничего, не присев, лишь на миг прислонившись к колонне, чтобы отдохнуть и собраться с силами, он в сопровождении нескольких друзей поспешил в Гифий, где давно уже приготовлены были корабли для бегства. Клеомен, как видно, сознавал свое отчаянное положение, И действительно, с той поры, как одна из греческих партий призвала македонян в, Пелопоннес, когда он не мог уже надеяться быть представителем греческой свободы, то вынужден был прибегнуть к египетским субсидиям; а когда Египет покинул его, то ему ничего более не оставалось, как отстоять до последней крайности честь свою и Спарты. Сам Полибий не преминул указать на то, что несколько дней спустя после битвы до Антигона дошла весть о вторжении иллирийцев в Македонию и что Клеомену стоило бы на эти несколько дней промешкать битвою или остаться в Лаконии, и его царство было бы спасено, все приняло бы иной оборот. [116]Такое мнение оказывается крайне несостоятельным: Клеомен был окончательно побежден не только в тактическом и стратегическом, но также в политическом отношении. Ввиду той настойчивости и осмотрительности, какую всегда проявлял македонский царь, можно с уверенностью подтвердить, что никакое нашествие иллирийцев не побудило бы его отказаться от предприятий, которыми окончательно решалась участь Греции, тем более что он вполне был уверен в успехе, если бы даже битва приняла иной оборот. Иллирийское нашествие в крайнем случае могло подвергнуть сильному опустошению македонские области; однако, было бы безрассудно из-за этого отказаться от достижения великой и для политического положения Македонии решительной цели, какой давно уже добивалась эта держава.

После битвы Антигон отправился в Спарту; город сдался по первому приступу. Достоверно то, что царь обошелся с ним умеренно и осторожно; тут не было ни грабежа, ни разрушений, ни иных насилий: он вел-де войну с Клеоменом, а не со Спартою; он одинаково гордится славою быть единственным спасителем Спарты, так же, как и единственным ее победителем; он пощадит землю страны и дома города, так как не осталось более людей, которым он мог бы оказать пощаду: [117]все это были, конечно, заявления тогдашнего дипломатического языка. Сущность состояла в том, что он восстановил спартанскую конституцию или, как некоторые выражаются, что он освободил Спарту. [118]Иначе говоря, он отменил основанное Клеоменом военное владычество, ввел вновь олигархию в том виде, как она существовала до Клеоменовой реформы. Прежде всего, вернулись изгнанные олигархи в числе восьмидесяти человек, а вместе с тем возникли требованья восстановить прежние владения; поводом к этому могла, конечно, служить понесенная городом утрата людьми. Не подлежит сомнению, что олигархи восстановили эфорат; вероятно, также и герусию; [119]патрономы, также топографические разделения области остались, кажется, в прежнем виде. Вследствие бегства и, как надо полагать, произнесенного впоследствии осуждения Клеомена, вследствие смерти его брата и совместного царя царское достоинство было упразднено; его не восстанавливали более, вероятно, по именному указу Антигона; и действительно, Спарта поступила во всеобщую эллинскую симмахию, [120]которую Македония утвердила два года тому назад, и царь назначил беотянина Брахилла македонским эпистатом в городе. [121]По всему видно, что одна только восстановленная олигархия и могла торжественно признать царя освободителем Спарты. [122]

Получив здесь известие об иллирийском нашествии, Антигон после трехдневного пребывания в городе вернулся в Тегею; в ней он также восстановил прежнюю конституцию и вывел оттуда свой гарнизон. Разрушенный Мегалополь предполагалось выстроить вновь; царь поручил высокоуважаемому перипететику Пританиду восстановить законодательство в городе; [123]вскоре, однако, возникли затруднения и распри, в особенности по поводу составленного Пританидом законодательства и разверстки земельной собственности. Знаменательно то, что Филопемен, которому царь по собственному сознанию одолжен был победою при Селласии, отказался от его предложения отправиться вместе с ним в Македонию и, обманувшись в своей надежде на эллинскую свободу, уехал на Крит. [124]Завоеванный Антигоном Орхомен не был восстановлен, а остался во власти македонян; [125]Мантинея или, как прозывалась она теперь, Антигония, была во власти Аргоса: царь поручил Таврию [126]блюсти македонские интересы в Пелопоннесе. Антигон отпраздновал Немейские игры в Аргосе; Ахейский союз и разные города оказывали ему здесь самые невоздержанные знаки уважения и благодарности; все наперерыв спешили выразить ему всякие человеческие и божеские почести.