Иоганн Дройзен - История эллинизма [В 3 томах]

Потом царь форсированными маршами пошел в Македонию; он отправил в Пелопоннес своего племянника Филиппа, с тем чтобы этот будущий наследник престола ознакомился с тамошними союзниками; он поручил ему сблизиться в особенности с Аратом. Затем сам царь отправился изгонять из своих пределов врагов. Он застал еще иллирийцев в крае. [127]Заболев уже, Антигон атаковал их и разбил совершенно. Это был его последний подвиг. От напряжения в бою, от раздаваемых им громким голосом приказов во время битвы у него сделалось сильное кровотечение; вскоре после этой победы он умер. [128]

До этих пор, т. е. до 115-й олимпиады, [129]хотел я проследить македоно-греческую историю и развитие системы эллинистических государств вообще; впоследствии прибавлю только еще несколько слов о Клеомене. Мне остается теперь изложить в общих чертах положение дел в эту эпоху.

Начнем с Македонии и Греции. Счастье царя александризует, сказал ему один из льстецов в Спарте. И в самом деле, Антигон, "Обещатель", как прозвали его, [130]пользовался в Греции и в отношении к ней положением, какого не достигал ни один македонский царь со времен Александра, ни даже сам Александр. Мы признали уже несомненным фактом то, что после ужасных сумятиц диадоховской эпохи, после нашествий кельтов и завоеваний Пирра Македония как бы вновь была основана Антигоном Гонатом и преобразовалась в державу в духе эллинистической эпохи. Воспоминания о славном прошедшем времени, размеры и политическое положение страны предназначили Македонию стать великой державой в системе эллинистических государств; но она могла поддержать такое преобладающее положение лишь в том случае, когда сама владычествовала в Греции. До сих пор ей то и дело препятствовало в этом вмешательство Лагидов; всякая оппозиция против Македонии поддерживалась в Александрии. Теперь, однако, перед взором дальновидного наблюдателя начала обнаруживаться новая, более грозная опасность. И действительно, Рим утвердился уже по эту сторону Адриатического моря, обладал даже местами нападения по берегу от Иссы до Керкиры. Столкновение с римской политикой было неизбежно; а потому македонское владычество должно было настойчиво стремиться к тому, чтобы по возможности крепче привязать к себе всякие находившиеся в его распоряжении боевые средства и подавлять оппозицию, в какой бы форме ни проявлялась она. Лишь при возможно полном объединении Греции и при содействии находившейся по эту сторону греческой нации могла Македония предупредить наступавшую грозную опасность. [131]

Но как объединить раздробленный греческий мир? Это могло сделаться разве вследствие его немощи и, по мере ее; а теперь наступало как раз такое время, когда спасти могли одни только крепкие и прочно объединенные силы. Для Греции было бы счастьем, если бы еще Филиппу и Александру удалось слить ее вполне в одно государство с Македонией. Правда, Демосфен называл Филиппа и его македонян варварами, подобно тому как парод Фридриха Великого в мелких немецких государствах не признается немецкою нацией, оттого что большая часть его племен несколько веков тому назад променяла вендские нравы и язык на немецкие и сделалась с тех пор наиболее ревностным их поборником. Подобно тому, как раздробленная Германия находилась между Францией и Россией, точно так же при Антигоне и раздробленная Греция была между Египтом и Римом; и Антигон чаял, что Греции грозит та же опасность, от которой отчизна немцев не избавится до тех пор, пока не перейдет от "интернационального" лишь единства к действительно национальному.

Чрезвычайно обильные плоды, какими благодаря этой раздробленности пользовалась интеллектуальная жизнь, как в Греции, так и в Германии, могут служить, конечно, некоторым вознаграждением за политические невзгоды; немцы, правда, утешаются еще надеждою, что творческие создания ума послужат несокрушимою опорою против сказанных невзгод, как бы убежищем для общих идеальных достояний немецкой нации; у Греции тоже было подобное убежище, изобиловавшее сокровищами искусств - и наук; оно соблюдалось со справедливою гордостью, развивалось с разумным трудолюбием; но и оно не спасло Греции! И точно, что сталось с нею впоследствии? Рим поглотил уже греческую Италию и Сицилию, эти как бы прибалтийские области Греции; вскоре затем он раздавил также старую военную славу Македонии и немощную разрозненную свободу греков; перевез в грубых торжественных процессиях награбленные сокровища из эллинских городов к берегам Тибра, украсился колоннами их храмов, статуями их богов; усвоил себе лоск их образования, этого благороднейшего достояния благороднейшего народа, и с этих пор лучшим из его людей суждено было завидное призвание служить вольноотпущенниками, наставниками, библиотекарями, компаньонами в домах гордых оптиматов, с тем чтобы эстетическими и литературными беседами услаждать их пресыщенный досуг от государственных дел, или снабжать старцев и юношей кое-какими годными для светской болтовни популярными знаниями.

Вследствие Клеоменовой войны Антигон добился, правда, объединения Греции, насколько то было возможно по обстоятельствам. Филипп и Александр пытались уже основать "греческий союз", с тем чтобы он во время азиатской кампании служил порукою спокойствия в родном крае. С тех пор умственная жизнь в Греции подверглась существенным изменениям, разного рода идеи о конституции вновь возбудили общественный интерес; к остаткам прежних исторических состояний присоединились открытые и предлагаемые наукою начала, принципы новых преобразований; и по мере того, как фактические, условия, материальные основы, вера, обычаи и привычки, с одной, - а те всеобщие принципы и стремления, с другой стороны, сознавали присущий им неисправимый разлад, по мере того ощущалась необходимость установить новые политические и юридические основы. Этот возбужденный вопросом о государственных учреждениях высокий интерес был самым замечательным проявлением иноческого духа в ту эпоху; однако, если конституция не служит более живым выражением того, что есть, а заявляет лить о том, что должно быть, если она оказывается не прямо результатом общественной жизни, а лишь постулатом для дальнейшего ее развития, то ни одна государственная форма не удовлетворит уже всем требованиям и интересам, ни одна не приведет к законченном) и спокойному состоянию; напротив, каждая Из этих форм, служа лишь посредствующим звеном, действуя как бы по диагонали составных сил, чем далее тем все более удаляется от точки ее исхода и вместе с тем от источников ее энергии, от импульсов ее деятельности. В таком случае возникают беспутные колебания в общественной жизни, и лишенные сильного представительства национального единства вовне, они открывают доступ величайшим опасностям; доступ материальные интересы, с одной стороны, и прогрессивные идеи, с другой, выступают в роковом соревновании на первый план, и, то соединяясь отчасти вместе, то в борьбе друг против друга, постоянно стремятся разложить все существующее на его искусственно соединенные элементы. Энергическое возрождение окажется возможным лишь тогда, когда с той или другой стороны дела дойдут до крайности; если оно не удастся, то частные интересы и теория, обвившись вокруг засохшего уже ствола, будут еще прозябать до поры до времени, пока, наконец, при первом толчке они не ниспадут и не погибнут вместе с прогнившим пнем.