Иоганн Дройзен - История эллинизма [В 3 томах]

По своем возвращении в лагерь при Задракартах Александр уже нашел там греческих наемников числом до полуторы тысячи и вместе с ними послов Спарты, Афин, [27]Калхедона и Синопы, которые были присланы к Дарию и со времени измены Бесса отступили вместе с греками. Александр приказал отпустить без всяких последствий тех из греческих наемников, которые находились на персидской службе еще до Коринфского договора, а остальным даровать амнистию под тем условием, чтобы они поступили в македонское войско; Андроник, который ходатайствовал за них, получил начальство над ними. Относительно послов царь решил немедленно предоставить свободу послам Синопы, так как Синопа не входила в состав эллинского союза и так как, кроме того, посольство к персидскому царю, как к их монарху, не могло быть поставлено в упрек этому городу; точно так же он решил отпустить послов Калхедона; послов же Спарты и Афин, которые явно поддерживали изменнические сношения с общим врагом всех эллинов, он велел содержать под стражей, впредь до дальнейших приказаний. [28]

Немного времени спустя, Александр вышел из лагеря и вступил в столицу гирканской сатрапии, чтобы после короткого отдыха начать дальнейшие операции.

Во время этих событий в Азии счастливая звезда македонского оружия должна была подвергнуться еще одному опасному испытанию в Европе; этот кризис был тем важнее, что во главе движения стала Спарта, бывшая после понесенного Афинами поражения и после падения Фив первым государством Греции.

Как мы уже видели, царь Агис, несмотря на только что полученную весть о битве при Иссе, начал в конце 333 года действовать совместно со стоявшим еще на якоре у Сидона персидским флотом и приказал своему брату Агесилаю занять Крит. Если бы тогда Афины пожелали решиться примкнуть к этому движению, то они могли бы (из Пирея могли немедленно выйти в море сто триер) достигнуть значительных успехов. Но так как Афины не решились на это, то и другие члены эллинского союза не осмелились нарушить заключенные договоры, а поддержка некоторых тиранов и олигархов на островах не могла сделать персидский флот достаточно сильным для того, чтобы оказать успешное сопротивление Амфотеру и Гегелоху; весною 332 года, во время осады Тира, он совершенно распался, а к концу года все острова Эгейского моря, с Критом включительно, были освобождены. Но все-таки в Элладе не было спокойно: ни победы Александра, ни близость значительного войска, которое имел наготове наместник Македонии, не отвлекали патриотов от их планов и надежд; недовольные всем, что произошло и происходило в данную минуту, все еще убежденные, что возможно и справедливо, несмотря на заключенный союз и превосходство македонского оружия, продолжать следовать прежней политике партикуляризма, чтобы возобновить прежнюю государственную свободу, они пользовались всяким случаем, чтобы питать в легкомысленной и легковерной толпе неудовольствие, заботу и ожесточение; несчастный конец Фив сделался неисчерпаемым источником декламаций, а Коринфский синедрион они называли дурно рассчитанной иллюзией; все, что исходило от Македонии, даже почести и дары, заподозревалось или клеймилось именем позора для свободных эллинов: Александр, говорили они, только желает сделать самый синедрион и каждого отдельного члена его игрушкою в руках македонского деспотизма, [29]свое единство эллины могут найти, скорее, в ненависти к Македонии, чем в борьбе против Персии; победы над Персией дают и Македонии лишнее средство для того, чтобы уничтожить свободу греческих государств. Конечно, ораторская трибуна Афин была местом, где это неудовольствие чаще всего выражалось в форме весьма возбужденных дебатов; нигде отношения между обеими партиями не были так обострены; и народ, находившийся то под влиянием Демосфена, Ликурга и Гиперида, то под влиянием Фокиона, Демада и Эсхина, нередко противоречил самому себе в своих самодержавных постановлениях; между тем как они, соревнуя с синедрионом союза, посылали Александру благожелания и золотые венки, в резиденции персидского царя находился в качестве афинского посла Дропид, который остался там и после дня при Гавгамелах; между тем как таким образом Афины поддерживали сношения, представлявшие на основании союзного договора явную измену, афинские ораторы громили новые нарушения договора, которые позволяла себе Македония. Они предпочитали только не подвергать себя опасности и довольствовались мрачными мыслями и многозначительными словами.

Один только Агис, даже после того как его брат был вытеснен с Крита Амфотером и македонским флотом, [30]не отказался от однажды начатых действий. Он привлек к себе значительное число рассеянных при Иссе наемников; место вербовки на Тенаре предоставляло в его распоряжение столько воинов, сколько он мог нанять на имевшиеся у него деньги; он завязал с патриотами городов Пелопоннеса сношения, обещавшие полный успех; осторожность и смелость, с какой он умел увеличивать свое войско и число своих приверженцев, давали близким и далеким противникам Македонии надежду на скорое спасение.

В это самое время печальный конец постиг одно предприятие, начатое с большими надеждами. Был ли предпринят эпиротом Александром поход в Италию по соглашению с македонским царем, или из чувства соперничества против него, все же настал момент, когда благодаря своим победам греческий элемент, казалось, поднялся так гордо, как никогда. Но тарентинцы, желавшие иметь в Александре только кондотьера против итальянских горных народов, начали бояться его честолюбивых планов, и греческие города были согласны с ними в том, что его надо парализовать прежде, чем он сделается опасным для их свободы. Успехи его оружия остановились, он был убит одним луканским беглецом, а его войско было уничтожено у Пандосии сабеллами. [31]За его смертью последовали смуты за престолонаследие в земле молоссов; его наследником был малолетний сын, которого ему родила македонянка Клеопатра, сестра Александра; но Олимпиада - она жила, как кажется, в эпирской земле - желала отнять бразды правления у вдовы, своей дочери; "земля молоссов принадлежит ей", писала она афинянам, [32]которые приказали разукрасить статую Дионы в Додоне, как будто бы подобная вещь не могла произойти без ее разрешения. Начавшийся таким образом раздор в самом царском доме мог только усилить надежды патриотов Эллады.

Когда весною 331 года Александр на своем пути к Евфрату был в Тире, он уже знал о дальнейших движениях Агиса; тогда он ограничился тем, что послал сто финикийских и кипрских кораблей, которые должны были соединиться с Амфотером для защиты оставшихся ему верными городов Пелопоннеса. Он принял с почетом афинских послов, встретивших его в Тире с благожеланиями и золотыми венками, и освободил взятых в плен при Гранике афинян, чтобы сделать афинский демос своим должником; он, казалось, с намерением желал избегнуть того, чтобы дело дошло до открытого боя между македонским и спартанским оружием, который при настоящем настроении греческих земель - даже в Фессалии оно начало становиться ненадежным - мог иметь весьма серьезные последствия; собираясь нанести новый и решительный удар Дарию, он надеялся, что произведенное им впечатление успокоит возбуждение в Элладе.