Мартин Нильссон - Греческая народная религия

Значение этой сцены проясняется, когда мы читаем похвалы Афинам как колыбели [78] цивилизации. В своем «Панегирике» Исократ рассуждает о двух величайших дарах, полученных афинянами от Деметры. Это зерно, которое является причиной того, что люди живут не как дикие звери, и мистерии, в которых они черпают свои величайшие надежды. Нечто подобное говорил «дадух» Каллий на мирных переговорах в Спарте в 372 году до Р. X. Эта похвала Афинам древнее декрета 418 года до Р. Х., в котором афиняне призывают всех греков приносить десятину Элевсинским богиням, следуя древнему обычаю и Дельфийскому оракулу. [62] Isocrates, Panegyricus , 28; Xenophon, Hellenica , VI, 3, 6; текст декрета см. W. Dittenberger, Sylloge inscriptionum Graecarum, 3d ed. (Leipzig, 1915—24), vol. I, № 83. Уже в это время Элевсин был признанной колыбелью земледелия.

Упомянутые изображения на вазах демонстрируют, как высоко ценились плоды земледелия в конце шестого — начале пятого века до Р. X. Это, конечно, относилось не только к злаковым культурам как к таковым, но, скорее, к нравственным и общественным процессам, вызванным земледелием. Мне хотелось бы здесь привести одну параллель — подвиги Тесея, национального героя Афин. Они тоже очень часто изображались на вазах в это же время. Считается, что в лице Тесея афиняне создали себе местный аналог Геракла, но необходимо указать на существенное различие между Тесеем и Гераклом. Подвиги Геракла — это обычные деяния древнего мифического [79] героя, Тесей же побеждает разбойников и грабителей, противостоящих цивилизации и опасных для нее. Тесей — страж мирной цивилизованной жизни, основой которой является земледелие. Крестьяне любили мир. Войны для них — это сожженные поля и вырубленные сады. Гесиод пишет, что закон диких зверей в том, чтобы поедать друг друга, людям же Зевс дал справедливость. Гесиод проповедует труд, дающий человеку пропитание, и справедливость, которая гарантирует человеку возможность пользоваться плодами своего труда. Гесиод отступил от воинственных идеалов героев Гомера и взял на вооружение новый идеал, противоречащий старому — идеал мира и справедливости, основанных на земледелии. Ему соответствует такой герой, как Элевсинский Триптолем. Этот коренной переворот в нравственных представлениях заслуживает адекватной оценки. Я бы даже мог сказать, что Элевсинский культ основывается именно на той идее, что земледелие есть источник цивилизованной мирной жизни, подобающей человеку. Об этом пишет Аристофан в комедии «Лягушки». [63] Ranae , vss. 454 и сл. Мисты поют: «Солнце и свет радости существуют лишь для нас, посвященных, живущих праведной жизнью и справедливых по отношению к чужестранцам и частным лицам». Для того, чтобы рассчитывать на лучшую долю в мире ином (к чему и стремились мисты), необходимо было пройти посвящение; но здесь к [80] этому добавляется еще одно требование — праведность, но не в общем, а «по отношению к чужестранцам и частным лицам». В числе этих частных лиц были и рабы. К Элевсинским мистериям допускались и рабы, и чужестранцы, если они говорили по-гречески. Эти две категории в древности гражданских прав не имели. В мистериях же это традиционное ограничение преступалось. Мистерии не могли дать рабам законных прав, но они требовали от мистов праведной жизни, что предполагало не просто исполнение закона, но даже больше. Действительно, это была попытка преступить традиционные барьеры между отдельными городами-государствами и осознать человечество как великое братство. Такие нравственные идеалы, сформированные условиями земледельческой жизни в древней Аттике, и были развиты в Элевсинском культе.

Но это еще не все, что сулили посвященному Элевсинские мистерии. В «Гомеровом гимне» говорится: «Счастлив, кто это видел. Не прошедший посвящения не удостоится такой участи после смерти, в мрачной тьме». [64] Homeric Hymn to Demeter, vss. 480 и сл. Та же мысль, но более сильно, выражена и у Софокла. Он пишет, что видевший мистерии трижды счастлив, когда сходит в загробный мир, ибо только для таких — жизнь, а для прочих все зло. [65] Frag. 753, in A. Nauk, Tragicorum Graecorum fragmenta, 2d ed. (Leipzig, 1889). В Аристофановых «Лягушках» хор мистов звучит в сцене, происходящей [81] в подземном мире. Я уже процитировал эти слова. Мисты танцуют и пируют на лугу, усеянном цветами. Эта вера в то, что их посмертная участь будет более счастливой, занимала умы посвященных. У нее были древние корни — общераспространенная идея о том, что посмертная жизнь есть повторение земной. Это представление отражено, например, в одиннадцатой книге «Одиссеи», где описано путешествие Одиссея в загробный мир. Дело в том, что мисты верили, что в подземном царстве они продолжат празднование мистерий, как это изображают Аристофан и Еврипид. [66] Euripides, Hercules furens, vs. 613. Поскольку мистерии были самым великим из известных им событий, то такое представление о будущей жизни являлось полной противоположностью темному и мрачному Аиду, в который верили греки.

Итак, это очень простая идея, но, видимо, она соответствовала чаяниям множества людей. Но стоит задуматься над тем, не порождали ли Элевсинские мистерии более сложного представления о жизни и смерти. Возможно, так оно и было. Примечательны строки Пиндара, гласящие: «Счастлив тот, кто, видев это, сходит в подземный мир; ему ведом и конец жизни, и ее богоданное начало». [67] Frag. 137, в Т. Bergk, Poetae lyrici Graeci, 4th ed. (Leipzig, 1878—1882). Нам не известно, был ли Пиндар в числе посвященных, но мы предположим, что эти слова действительно относятся к Элевсинским [82] верованиям и попробуем истолковать их. Что есть начало жизни? Если мы вспомним, что мистерии были праздником осеннего сева — восхождения Девы-Зерна, то в нашей памяти сразу возникнут слова Евангелия от Иоанна: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». [68] Евангелие от Иоанна, 12:24. Известно, что афиняне сеяли зерна на могилах, а умерших называли «demetreioi». [69] Cicero, De legibus, II, 63, из Деметрия Фалернского; Plutarch, De facie in orbe lunae , p. 943b. В своем хорошо известном гимне христианский поэт Пруденций воспользовался тем же простым примером, говоря о воскресении человека. Однако мы не имеем права утверждать, что эта идея существовала и в ту эпоху, когда еще не было личностного самосознания и когда личность воспринималась лишь как звено в цепи поколений. У людей этой эпохи не было потребности верить в личное бессмертие, они верили в вечность жизни, осуществляющуюся через смену поколений, вырастающих одно из другого. И для такого верования не найти было более ясного выражения, чем прорастание нового колоса из старого зерна, брошенного в землю. Это второе восхождение Девы-Зерна, знакомое людям той эпохи по их повседневным трудам и являющееся непосредственным результатом осеннего сева, к которому и были приурочены Элевсинские мистерии. [83]